VI
Между тем наша эскадра после своего крутого поворота от «Суворова» шла, постепенно склоняясь вправо, чтобы не выпускать на пересечку своего курса японцев, которые неизменно к этому стремились. В результате оба противника двигались по дугам концентрических кругов: наши — по внутренней, японцы — по внешней.
Около 4 ч. пополудни судьба как будто пыталась последний раз нам улыбнуться.
Среди густого дыма, валившего из поврежденных труб, дыма от выстрелов и от пожаров, мешавшегося с туманом, еще стлавшимся над морем, японские главные силы как-то разошлись с нашими и потеряли их из виду.
Японские источники, которыми я пользуюсь, говорят об этом эпизоде весьма кратко и глухо. Ясно только, что Того считал нашу эскадру прорвавшейся каким-то образом на север и пошел туда на поиски за нею, но Камимура не согласился с этим мнением и со своими крейсерами направился на S и SW. Так, по крайней мере, можно понять горячие панегирики в особом отделе книги, озаглавленном «Доблесть адмирала Камимура». Не будь этой «доблести», возможно, что на 14 мая бой был бы закончен и наша эскадра имела бы время собраться и оправиться.
Идя на S, а потом на SW, Камимура услышал усиленную канонаду, доносившуюся с запада, и пошел прямо туда. Это адмирал Катаока нападал (до сих пор довольно безуспешно) на наши крейсера и транспорты. Камимура принял деятельное участие в сражении и тут же вскоре открыл наши главные силы, которые, описав почти круг диаметром около 5 миль, возвращались к тому же месту, откуда «Александр» сделал свой внезапный и крутой поворот и около которого беспомощно бродил «Суворов».
Было около 5 ч. вечера.
Мы с Курселем стояли в нижней батарее, куря сигары и обмениваясь замечаниями о предметах, к делу не относящихся, когда «Суворов» оказался среди нашей эскадры, нестройно двигавшейся на север.
Одни суда проходили у нас справа, другие — слева. Головным, ведя эскадру, шел «Бородино» (капитан 1-го ранга Серебрянников). «Александр», сильно избитый, с креном и севший в воду почти до портов нижней батареи, держался вне линии, медленно отставая, но не прекращал боя, действуя из уцелевших орудий. Я его не видел, но рассказывали, что у него вся носовая часть — от тарана до 12- дюймовой башни — была словно раскрыта.
Крейсера и транспорты, примкнувшие к главным силам, шли сзади и несколько влево от них, атакуемые отрядами эскадры адмирала Катаока (кроме самого Катаока, еще адмиралы Дева, Уриу и Того- младший). Камимура держался правее, т. е. к востоку, идя тоже на север.
«Чемоданы» так и сыпались. Из машины уже некоторое время тому назад сообщали, что «вентиляторы качают не воздух, а дым, что люди задыхаются, падают и что скоро некому будет работать»… Электричество меркло, и. от динамо-машин жаловались, что мало пару…
— Миноносец подходит!
Мы бросились к нашей единственной пушке (другой так и не удалось «наладить»), но оказалось, что это «Буйный», случайно проходивший мимо и по собственной инициативе приблизившийся к искалеченному броненосцу, чтобы спросить, не может ли он быть чем-нибудь полезен.
Флаг-капитан, находившийся на срезе, приказал Крыжановскому сделать ему семафором (руками) сигнал: «Примите адмирала».
Я наблюдал из батареи за маневрами «Буйного», когда внезапно откуда-то появился адмиральский вестовой, Петр Пучков, и бросился ко мне:
— Ваше высокоблагородие! Пожалуйте в башню! Миноносец пришел — адмирал пересаживаться не хочет!
Должен оговориться, что адмирал не был на перевязке, и никто из нас не знал, насколько тяжело он ранен, так как в моменты получения ран на все вопросы он сердито отвечал, что это пустяки. После того, как его ввели в башню и посадили на ящик, он так и оставался в этом положении. Иногда поднимал голову, задавал вопросы о ходе боя и потом опять сидел молча и понурившись… Но в том состоянии, в каком находился «Суворов», что другое он мог бы делать? Его поведение казалось всем вполне естественным, и никому не приходило на мысль, что эти вопросы не что иное, как только мгновенные вспышки энергии, краткие проблески сознания… Теперь, на доклад о подходе миноносца он, очнувшись, отчетливо приказал: «Собрать штаб!» — а затем только хмурился и, казалось, не хотел ничего больше слушать (Из всех раненых чинов штаба, бывших внизу под броневой палубой, удалось «собрать» только Филипповского и Леонтьева. Первый находился в боевом посту, наглухо отделенном от жилой палубы и имевшем приток свежего воздуха через броневую трубу боевой рубки (хотя и здесь он сидел при свечах — лампы гасли), а второй был у самого выходного люка. Жилая палуба была во тьме (электричество погасло) и полна удушающего дыма. Люди, бросившиеся искать чинов штаба, могли только звать их, но не получали ответа ни от тех, кого окликали, ни от кого другого. В дымной тьме царило мертвое молчание. Вероятно, все находившиеся в закрытых помещениях под броневой палубой, куда вентиляторы качали «не воздух, а дым», постепенно угорали, теряли сознание и умирали. Машины не работали; электричество погасло от недостатка пара, а между тем снизу никто не вышел… Можно думать, что из 900 человек, составлявших население «Суворова», к этому времени оставались в живых только те немногие, что собрались в нижней батарее и на наветренном срезе).
Через откинутый полупортик нижней батареи я, при помощи Курселя, выбрался на правый бортовой срез впереди средней 6-дюймовой башни. Помощь мне уже требовалась: правая нога слушалась совсем плохо, а левой можно было ступать только на пятку.
На срезе боцман и несколько матросов работали, очищая его от горящих обломков, свалившихся с ростр. Справа, по носу, совсем близко, не дальше 3–4 кабельтовых, я увидел «Камчатку», стоявшую неподвижно. Крейсера Камимуры расстреливали ее с таким же увлечением, как и нас, с той лишь разницей, что по отношению к «Камчатке» задача была много легче.
«Буйный» держался на ходу недалеко от борта. Командир его, капитан 2-го ранга Коломейцев, кричал в рупор: «Есть ли у вас шлюпка перевезти адмирала? У меня нет!» Флаг-капитан и Крыжановский что-то ему отвечали.
Я заглянул в башню, броневая дверь которой была повреждена и не отодвигалась вовсю, так что полному человеку пролезть в нее вряд ли было бы возможно. Адмирал сидел, весь как-то осунувшись, низко опустив голову, обмотанную окровавленным полотенцем.
— Ваше превосходительство! — крикнул я. — Пришел миноносец! Надо перебираться!
— Приведите Филипповского… — глухо ответил адмирал, не меняя положения…
Адмирал, видимо, собирался вести эскадру, перебравшись на другой корабль, и потому требовал флагманского штурмана, ответственного за счисление и следящего за безопасностью маневрирования.
— Его сейчас приведут! За ним пошли! Адмирал только отрицательно покачал головой…
Я не настаивал, так как раньше, чем выводить адмирала, надо было позаботиться о средствах для переправы.
В компании с Курселем, боцманом и еще двумя-тремя матросами достали из верхней батареи несколько полу обгорелых коек, какой-то конец (Во флоте говорят «конец», а не «веревка») и начали из этого материала вязать нечто вроде плота, на котором рассчитывали спустить адмирала на воду и так передать на миноносец. Рискованно, но другого выхода не было.
Плот готов. Кстати, пришел и Филипповский. Я бросился к башне.
— Ваше превосходительство! Выходите! Филипповский здесь!
Адмирал молча смотрел на нас, покачивая головой… Не то — соглашался, не то — нет… Положение было затруднительное…
— Что вы разглядываете! — вдруг закричал Курсель. — Берите его! Видите, он совсем раненный!
И словно все только и ждали этого крика, этого толчка… Все сразу заговорили, заторопились… Несколько человек пролезло в башню… Адмирала схватили под руки, подняли… но едва он ступил на левую ногу, как застонал и окончательно лишился сознания. Это было и лучше.
— Тащи! Тащи смелей! Легче, черти! На бок! На бок ворочай! Стой — трещит! Чего трещит —
