грустно».
Перед самой войной, осенью 1903 г., у нас решено было ввести новый свод сигналов (солидная комиссия работала над его составлением больше 5 лет). Книги этого нового свода не успели доехать до Порт-Артура, так как он уже был отрезан, но попали во Владивосток, и ими же была снабжена вторая эскадра.
Еще при выходе из Либавы я обращал внимание тех, кому ведать надлежит, на то обстоятельство, что, встретившись с артурской эскадрой, мы будем говорить на разных языках, но меня успокоили, сказав, что на всякий случай захвачены и старые книги. Впрочем, с падением Порт-Артура возможность затруднения была радикально устранена.
Но вот что случилось на самой второй эскадре: при спешном ее снаряжении корабли получили шлюпочные сигнальные книжки (сокращенный и упрощенный свод сигналов, ничего общего не имеющий с судовыми сигнальными книгами) нового издания, а приложения к ним, содержащие так называемые эволюционные сигналы, отпечатать в новой редакции не успели. Оказалось, что в новой книжке и в приложении к старой тем же сочетаниям флагов соответствуют значения, ничего общего между собой не имеющие.
Как только моя флотилия в назначенный час собралась у «Суворова», я сел на мой флагманский катер и по эволюционному своду (приложение к старой книжке) сделал сигнал: «Быть в строе кильватера». Велико было мое удивление, когда со спуском сигнала все мои катера вместо того, чтобы чинно вступить в свое место, дали полный ход и бросились врассыпную, кто куда!.. Они заглянули в новую книжку, а там этот сигнал значил: «Осмотреть берег»… Не без труда удалось собрать разбежавшуюся компанию…
На «Суворове» сначала изумились, но затем, сличив новую книжку и старое приложение, поняли, что вышло недоразумение. Много смеялись…
В результате пришлось отдать приказ по эскадре: спрятать новое, но неполное издание под замок и впредь пользоваться старым со всеми его приложениями.
Мелочь?.. — но какая характерная!
А если бы подобный случай имел место в виду неприятеля?..
В последующие дни — опять перерыв моего дневника, но на этот раз не как результат угнетенного состояния духа, а просто — за недостатком времени, так как с утра до ночи я возился со своей флотилией. Это был хороший, бодрый период. Во-первых — нашлось свое дело, занявшись которым можно было встряхнуться, отогнать от себя черные мысли; во-вторых — по чести сказать — мои молодые капитаны были как на подбор, не знали усталости, не признавали слова «невозможно», и если бы Бог дал добраться до неприятеля, то они, наверно, что-нибудь да сделали бы; в-третьих — не только никто на меня не косился, не считал, что я вторгаюсь в пределы его компетенции, но даже наоборот — готовы были оказать всякое содействие — пусть, мол, забавляется на свободе своими игрушками и не мешает нам священнодействовать по рецепту, выработанному под «шпицем»…
1 февраля всей эскадрой ходили в море, где, разделившись на два отряда, маневрировали друг против друга, как бы в бою, но по заранее составленному и объявленному приказом плану. Вышло «не особенно замечательно, но все-таки хоть что-нибудь», как закончил я в моем дневнике описание этого маневра. К вечеру, перед возвращением в Носи-бэ, к нам присоединились ожидавшиеся со дня на день «Олег», «Изумруд», «Днепр-1», и «Рион» (бывшие — «Петербург» и «Смоленск») и миноносцы — «Громкий» и «Грозный».
Два слова по поводу беспроволочного телеграфа на эскадре. Привожу выдержку из приказа от 1 февраля за № 83:
«На транспортах «Корея» и «Китай» установлены маркониевские станции беспроволочного телеграфа с коротким рангоутом, с простой проводкой. На всех прочих судах эскадры, кроме миноносцев, поставлены станции «Сляби-Арко» с высоким рангоутом, с огромной сетью. На «Урале» есть мощная станция, также «Сляби-Арко», претендующая действовать на расстояние 500 миль и более… За все время станция «Корея» принимала прежде всех прочих телеграммы с расстояния в 90 миль, тогда как до сего времени ни один из наших кораблей не мог разбирать телеграмм на расстояниях, превышающих 65 миль. И сегодня, 1 февраля, в 6 1/2 утра, станция «Корея» приняла первой, с расстояния 60 миль и стоя за горой, телеграмму «Олега», которую не могла принять мощная станция «Урала», хотя именно на последнюю было возложено поручение войти в переговоры с «Олегом» еще со вчерашнего дня, и несмотря на то, что между «Уралом» и «Олегом» не могло быть в это время не только земли, но даже ни одного рангоута».
Оставалось только благодарить технический комитет, пренебрегший испытанной системой «Маркони» и снабдивший нас аппаратами «Сляби-Арко», которые должны были действовать еще лучше…
За неделю беспрерывных дневных учений моя маленькая флотилия так спелась, что можно было приступить к выполнению дальних ночных экспедиций и маневров, среди которых, конечно, главную роль играли внезапные атаки на эскадру. Оказалось, что этой последней действительно следовало «получиться», как выразился адмирал, и даже очень. Красноречивее всего говорят об этом его приказы, в которых по поводу каждого такого ученья напоминаются различные правила и приемы, рекомендуемые при отражении ночной минной атаки. Нельзя допустить, чтобы эти правила были неизвестны личному составу, но дело в том, что знать, как надо действовать, — это одно, а уметь применить свое знание на практике — совсем другое. Никакое самое тщательное изучение вопроса в тиши кабинета не может дать того, что дается опытом, т. е. знания ремесла.
С течением времени дело понемножку налаживалось; подбираться к эскадре незамеченными, отвлекать ее внимание фальшивыми атаками становилось все труднее.
5 февраля было для меня днем большого огорчения. Несмотря на уверения минеров, что их часть в полной исправности, я настоял, чтобы с минных катеров произвели учебную стрельбу минами. Стрельба была произведена, конечно, днем, при штиле, с расстояния 5 кабельтовых. Не говорю про второй отряд (там все устройство было старого образца — им и Бог простит), но при стрельбе с 6 новых, по последней (одобренной техническим комитетом) модели построенных и вооруженных катеров, — результаты оказались нижеследующие:
Выпущено 7 мин. Одна — не пошла вовсе. Одна — начала кружиться, временами выскакивая на поверхность и серьезно угрожая катерам, которые спасались от нее бегством. Две — махнули куда-то далеко вправо, а одна — влево. Наконец, две пошли удовлетворительно. Это среди бела дня, при полном спокойствии и души, и моря!.. Хороши мы были бы, выступив с таким оружием против неприятеля в условиях настоящей ночной атаки!
— Непонятный случай… Может быть, оттого, что немного покачивает?.. Приемные испытания в Ревельской гавани прошли отлично… — недоумевал флагманский минер.
— То-то и есть, что тут не гавань! Покачивает!.. Да можетбыть, когда атаку придется вести, так «валять» будет! Уж лучше старая шестовая мина, чем этакий самообман! Уж там, коли Бог пронес, коли дорвался и ткнул — дело сделано! А здесь… — таранить, что ли? Или из пистолета стрелять в броненосец?.. Маги и волшебники… Транзунд заел!
Он, кажется, обиделся.
Впрочем, это изречение — «Транзунд заел!» — было не мое. Им не так давно, в присутствии многих свидетелей, разразился адмирал в ответ на доклад, что все «обстоит благополучно» и хотя ничего не выходит, но правила, «предписанные инструкцией», в точности соблюдены.
Пять дней, вернее — пять суток, вместо обучения маневрированию занимались делом совсем необычным. Пренебрегая перунами технического комитета, без разрешения которого ни йоты не могло быть изменено в принятых образцах, — судовые механики и минеры при ближайшем участии офицеров, командовавших катерами (еще бы — ведь им-то и придется идти в атаку!), изобретали, спорили, даже ссорились, подпиливали, наращивали, отгибали, пригибали… — но в результате — мины начали ходить исправно, а это было все, что требовалось.
8 февраля всей эскадрой, со вновь присоединившимися, вышли в море для двухстороннего маневрирования («Иртыша» все еще не было, и стрелять было нечем). Начали по плану, как прошлый раз, но когда затем адмирал решил попытаться в дальнейшем развитии боя предоставить своим противникам —
