— Да, — соглашается Волошин, — но зато никто из русских поэтов не скажет, как Ренье, — и прочел «Прощание».
9 часов. Надо было гостям уходить. Опять досадно, только что завязался интересный разговор… Не успели мы захлопнуть за ними парадной двери, как вдруг стук со двора. Я бросаюсь к двери, вижу две мужские фигуры с длинными палками.
— Что такое? — спрашиваю я, открыв двери, чувствуя, как сильно бьется сердце.
— Простите, я домовой комиссар, получил приказ вымерить все комнаты. […]
26 апр./9 мая.
У нас завтракает писатель Федоров. У него седые длинные волосы. Он очень приятен на этот раз. Настроен против большевиков. […]
Заходим вечером к Куликовским. Сидят в полутьме. Дм. Н. бодр. Ир. Л. волнуется, говорит, как всегда быстро, быстро, сама себя перебивая. […] Передает, что идут разговоры о дне «мирного восстания». […] Что за бессмысленное сочетание слов — «мирное восстание»? И как может восставать правительство? […] Говорят, что отбирать будут все, оставляя только самое необходимое и то в очень малых размерах. Как-то даже не верится. Ведь этим они возмутят всех, восстановят против себя все население. […]
Дома, рассказав
27 апр./10 мая.
Волошин устроил себе выезд через комиссара красного флота, поэта, который пишет триолеты, тоже, по словам Волошина, очень милого человека. […]
— А велик ли красный флот? — спросил Ян.
— Да несколько дубков…
Последний вечер Волошин проводит у нас со своей спутницей, Татидой. Сидим при светильниках в полумраке. Грустно. На столе жалкое угощение. За последнее время мы привыкли к Максимилиану Александровичу. Он вносит бодрость, он все принимает, у него нет раздражения к большевизму, но он и не защищает его. Он прощает людям не только недостатки, но даже и пороки. Может быть, это проистекает от большого равнодушия к миру — тогда это не достоинство. Но такое спокойствие приятно среди всеобщего возбуждения, раздражения, озлобления.
Волошин одет по-морскому: в куртке с большим вырезом и в берете. Он снабжен всякими документами на тот случай, если попадется в руки французов, у него одни документы […], а если будет обыск при отходе, — то он имеет какие-то мандаты. Но все же исход путешествия их сильно волнует. […]
Потом речь заходит о молодых поэтах, населяющих квартиру Цетлиных. Это совершенно безнравственно-грубые люди! Один из них украл у Волошина ножик из несессера. Когда его уличили, то он отдал, нисколько не смутясь. […]
В первом часу ночи мы провожаем уходящих в море наверх, в мастерскую П. Ал. Нилуса. Завтра в 5 ч. утра им нужно уже быть на дубке. Прощаемся, желаем им добраться благополучно до Коктебеля. […]
28 апр./11 мая.
[…] Познакомилась с Анной Николаевной Буниной, бывшей женой Яна, с которой уже в темноте возвращались домой. […]
На улицах товарищи со своими дамами довольно весело прогуливаются по Дерибасовской. […] Я сообщила А. Н. о смерти Бибиковой24. Оказывается, А. Н. очень высоко ставит Варвару Владимировну — «такой живой, умный, добрый человек»… Она очень жалела ее. В Москве она часто бывала у них. Но знала ли она, кто это? А. Н. произвела на меня приятное впечатление.
29 апр./12 мая.
[…] Завтрак и обед у нас делаются все легче и легче. А между тем, в библиотеке я читаю у знаменитого физиолога Бунге: «[…] нужно, чтобы пища доставляла человеку радость, чтобы каждая еда для него была праздником. […]» Что же будет с Россией, если не только вкусно, но просто нечего будет есть! Ведь в Великороссии минувшую зиму уже голодали…
30 апр./13 мая.
С утра в городе волнение. Угроза приведена в исполнение: издан декрет о «Мирном восстании», то есть в законном порядке ходить по домам и отбирать у всех все, оставляя по паре ботинок, по одному костюму или платью, по 3 рубашки, по 3 пары кальсон, по 2 простыни, по 2 наволочки и все в таком роде, и по 1000 рублей денег на человека. Город разделен на участки и в каждый участок командируются работники и работницы, стоящие на советской платформе, и, для контроля что ли, назначаются чиновники и служащие в банках. Многие, говорят, отказываются, что, конечно, не безопасно. […]
Легко представить, что пережили все граждане, и сознательные, и несознательные. Одни мучились, в чем остаться, что надеть на себя — башмаки или туфли? Некоторые напяливали на себя несколько костюмов. […] Мы испытывали очень противное чувство: мы живем в доме, где много ценных вещей, — картин, фарфора, ковров, икон… Поживиться было бы чем.
Но вдруг в 2 часа дня узнаем, что «мирное восстание» отменяется. Моментально город облетают 2 версии: 1) вмешательство английского крейсера […] и 2) немирное восстание «ропитовцев» (т. е. рабочих в «Русском Обществе Пароходства и Торговли»), они меньшевики. Рассказывают, что когда начали производить «мирное восстание» в порту, то пролетарии встретили пришедших кипятком и ножами. О, эти легко не расстанутся с собственностью, они не буржуи!
В тех квартирах, где это «восстание» произошло, обыскивали «честно». Женщинам распускали волосы, подозревая, что в прическах драгоценности, тщательно осматривали клозеты, высыпали соль, сахар, желая убедиться, что ничего не спрятано. […]
2/15 мая.
Холодно, ветрено. […] День идет обычно. Чтение по-английски, перевод. Минутный завтрак. Библиотека. […]
[…] И вот все, как водится: самый революционный народ в мире устраивает еврейский погром. […] На Большом Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 мирных жителей. Все лавчонки против дачи Ковалевской разнесены, хозяевам удалось спастись. Ночью в рыбацком селении около монастыря солдаты врывались в дома, стаскивали с кроватей ни в чем неповинных людей. Люди бросались в поле, в море. За ними охотились, как за зайцами, по мокрым от росы хлебам. Убит Моисей Гутман, тот самый, который нас перевозил с дачи — очень милый еврей. Все сделано было так неожиданно, что многие попались врасплох, спаслись те, кто успел сесть в лодку и уйти в море. Расстреливали человека со сна, на глазах родных. Расстреливали люди, не видевшие раньше своих жертв, месяц назад прибывшие с севера.
В этом погроме чуть не погиб Алек. Абр. Кипен. Он живет у рыбаков, как раз там, где происходил погром, а в эту ночь он, к счастью, ночевал в санатории «Белый цветок», которая стоит среди поля совершенно одиноко в верстах двух от моря. На рассвете к ней подъехал отряд красноармейцев. На крыльце кто-то находился. Солдаты спросили: «Нет ли здесь жидов?» Им ответили, что нет ни одного. — «Побожись!» — Побожились. И солдаты отъехали. Как это страшно и примитивно! Великое счастье, что Александр Абрамович спал. Он не отрекся бы. С ним был уже такой случай в Кишиневе во время погрома. Его спросили, кто он? Он, конечно, по своему благородству и храбрости, ответил, что он еврей. Но ему не поверили, найдя, что он не похож на «жида». […]
Год со смерти Варвары Владимировны Бибиковой. Как ясно помню я весь этот день. Утром торопливые шаги Арсика к Яну. […] Вечером я одна отправилась к ним на панихиду. Но панихиды не было. Я поклонилась телу усопшей. Она, помолодевшая, совсем девочка, спокойно лежала, точно спала, еще не в
