Устами Буниных. Том 2. 1920-1953

2 февраля.

[…] Купила на вокзале завтрак-коробку, на трех хватило и всего 14 фр. Ехать было очень хорошо. В Париже […] 2 часа ездили, нашли [комнаты. — М. Г.] лишь в International. Вечером у Цетлиных. […]

3 февраля.

[…] М. Ал. [Алданов. — М. Г.] […] как всегда, мил, любезен и пессимистичен. Завтракал он с Деникиным, который уехал из Капбретона из-за Бальмонта: «вечные скандалы, требование вина, пива в 3 часа ночи. А когда предлагали воды, он говорит — Бальмонту воды?! Поэту воды?! — Стыдно было перед французами». […]

4 февраля.

[…] Завтракали у Зайцевых. Встретили по-родственному. Верочка тиха и печальна. Много всяких неприятностей. […]

6 февраля.

Переезжаем на рю дю Бош, где жили Михайловы. Берем пока комнаты. […]

10 февраля.

[…] отправились на вечер евразийцев⁶. Кое-что узнала нового: Евразийцы за православную Всем[ирную] Церковь. Они открыли Федорова⁷, философа, библиотекаря Румянцевского музея (с ним переписывался Эртель).

Ильин⁸ отбивал нападения, что евр[азийцы] близки по духу к большевикам. — Эта близость — веревка на шее удавившегося. Они дети славянофилов. […] Евразийцы прежде всего свободны. Христос принес свободу личности.

Первым говорил Федотов⁹. […] Вышеславцев¹⁰, танцуя, остроумно говорил о марксистской философии, как очень элементарной. […]

11 февраля.

[…] Вечером […] к Зайцевым. Было человек 25. Боря читал «Анну». Я кончила бы на предпоследней главе. […] Мы уехали раньше всех. Верочка была недовольна.

13 февраля.

[…] Потом Яна расспрашивали о «Жизни Арс.». […] он кратко сказал: «Вот молодой человек ездит, все видит, переживает войну, революцию, а затем и большевизм, и приходит к тому, что жизнь выше всего, и тянется к небу». […]

15 февраля.

[…] Предложение вместо вечера «постричь» несколько человек. Не знаю. Но, если бы миновала чаша эта, была бы счастлива и довольна. Мотив: «Нужно сберечь Бунина».

Но общее впечатление очень печальное. Я как-то поняла, что почти никому наш приезд не доставил удовольствия. Пожалуй, пора уйти «под сень струй».

Портит мое настроение и предстоящий вечер. Напрасно мы не пожили в Дижоне. Меньше истратили бы денег и нервы были бы покойнее.

16 февраля.

Был Шмелев. Похудел. Стал тише. О себе говорил в более спокойных тонах. Устроил радио, восхищается. Рассказывал об обеде Гукасова, когда он всех громил. Оказывается, его «панораму» Маковский не хотел печатать, ибо ему «не позволяет редакторская совесть давать такой мрак читателям». Хвалил Бальмонта, восхищался его стихами «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Бальмонты теперь под Бордо. […]

21 февраля.

Вернулись от Шмелевых, радушно угостили. […] Ив. С. был тих, он увлечен радио. Мы слушали вечерню из Лондона. Решили завести радио и себе. Шмелев рассказывал, как его пороли, веник превращался в мелкие кусочки. О матери он писать не может, а об отце — бесконечно. […]

22 февраля.

Переезжаем. […]

24 февраля.

Приходил прощаться Илюша [Фондаминский. — М. Г.]. Едет с радостью на Бельведер. Был и Алданов и Лоллий Львов. […]

26 февраля.

Вернулись с говорящей фильмы¹¹. Любопытное изобретение. Но человек все больше и больше вытесняется машиной. […]

27 февраля.

[…] Готовлю обед. Был Рощин. Ни копейки! Забегал он и к Нилус. У них уже желтая повестка — если не заплатят до завтра полудня, то придут описывать. Я покормила Рощина, но дать могла лишь 3 фр., а Ян 2 фр., т. к. у самих одни долги. Сказала ему, чтобы он пришел обедать в воскресенье. […]

2 марта.

[…] Была Нина Берберова, вся в зеленом, проста, решительна и беспощадна. П. Ал. [Нилус? — М. Г.] вздумал при ней читать рассказ. Она, даже не слушая его, сказала, что ей пора домой. Потом, выслушав, сказала Галине: «Пойдем» и увела ее в ее комнату. П. Ал. читал очень тихо, сконфузясь. Вот олицетворение беспощадности молодости! А у меня разрывается сердце от жалости к людям.

У Тэффи было многолюдно, просто и, если бы не моя болезнь, приятно. Но драло горло ужасно. Я почти все время молчала. […] Много видела тех, с кем начинали эмиграцию, и как все постарели.

6 марта.

[…] Милюков сравнивал свой юбилей с «Зарубежным съездом»¹² и нашел его «более удачным, чем съезд 1926 г. — съезд демократии». — Вот поистине бог бестактности.

17 марта.

Завтракали у Ельяшевич. […] Гуляла по Елисейским полям с Ф. О. Она «презирает себя», что не изменяла мужу. «Было много, много искушений». […] Мне как-то не представляются искусители. […]

19 марта.

[…] Степуны обедали. Он, как всегда, был блестящ. В нем редкое сочетание философа с художником. М. б. одно другому мешает, но в обращении он прост, неистощим. Наташа [жена Степуна. — М. Г.] прелестна, в этот раз мне понравилась куда больше. Я как-то поняла, что ценит в ней Степун и чем она дорога ему. Она, конечно, идеальная жена и своего легко не уступит. […]

20 марта.

Зашла вечером к Мережковским. У них Адамович, — готовятся к «Зеленой лампе», кот. будет в