— Растет, конечно, строится, — неопределенно промычал Виктор Авксентьевич. И вдруг оживился: — Вот у нас в Гнилушках, откуда я родом, дед Мокей задумал строить курятник. А лесу кругом — ни сучка…
Но сибирякам неинтересно было слушать рассказ о том, как в каких-то Гнилушках строили курятник, и они разбрелись кто куда, оставив столичного писателя в одиночестве.
В разное время и с разных сторон предпринимались попытки направить музу Виктора Авксентьевича на новую стезю. Звонили из газет, журналов:
— Напишите очерк о Москве!
Но на эти настойчивые просьбы у Виктора Авксентьевича ответ был всегда готов:
— Ни минуты времени! Сроки поджимают. Для нашего брата, писателя, издательский договор — святая святых.
— Напишите сценарий о столице. Ведь вы же коренной москвич, — вам и карты в руки…
— Москвич-то я москвич, — отвечал Виктор Авксентьевич, — а только ведь кино — это специфика… И потом, я не городской. Я аграрник. Моя стихия — зеленя.
Справедливости ради надо сказать, что рукописная история столицы создавалась не только в протокольном отделе Моссовета. О Москве писали не только М.Ю.Лермонтов, Джамбул, Стальский и Лебедев-Кумач. Столице, ее труду, ее подвигам посвящены повести и очерки многих писателей, наших современников. Созданы пьесы о московском характере, поставлены фильмы о неразлучных друзьях — москвичах, люди разных стран поют песни о красавице Москве.
Но какое до всего этого дело Виктору Авксентьевичу!
— Я человек от земли, таким и останусь, — любит он повторять в кругу друзей, хотя той земли, которую Перепелкин описывал всю жизнь, давно уж и на свете нет.
Среди собратьев по перу, хорошо знакомых Виктору Авксентьевичу, было немало таких, которые вдруг на полгода или на год исчезали из столицы и так же неожиданно возвращались с рукописями романов и повестей о Колхиде или Сахалине. А иные и вовсе обосновывались где-нибудь под Курском или Рязанью. Эти мятущиеся души были чужды нашему герою, он их просто не понимал: к чему эта суета?
Вот и сейчас Виктор Авксентьевич сидит в своей квартире, что выходит окнами на новое здание Московского университета, и перелистывает тома трилогии о Гнилушках, готовя очередное издание. Иногда он впадает в глубокую задумчивость…
Легко догадаться, о чем может думать писатель на склоне лет. Конечно же о бессмертии, о благодарной памяти потомков!
А ведь может случиться и такое…
В распоряжении будущих исследователей останется один-единственный документ, освещающий связь писателя В.А.Перепелкина с современностью: запись беседы с древней обитательницей Средних Гнилушек, сделанная в свое время сотрудником литературного музея.
«Виктор Авксентьевич Перепелкин, говоришь? Книги, говоришь, пишет? Врать не стану, — может, и пишет. Чего ведь, батюшка, с людьми-то не случается!.. А вот что приезжал ко мне — это хорошо помню. Расспрашивал все, курятником моим любовался. А потом попросил цыплачка одного прирезать и сготовить ему.
Очень, очень хвалил. Совсем, говорит, как в какой-то там Арагве.
Он и объяснил мне тогда, не то река такая при царе была, не то столовка… Запамятовала я. Да ведь и то сказать: сколько годков прошло!»
И останется навсегда писатель, живущий сегодня, в наше необыкновенное время, всего-навсего гражданином Гнилушек. Именно Средних Гнилушек, а не Верхних и не Нижних.
Двое в палате
В палате № 4 стояло две кровати, но занята была только одна. Больной Назаров, по заключению заводской санаторно-отборочной комиссии, страдающий повышенной возбудимостью, прибыл в санаторий рано утром. Тишина располагала к отдыху, и теперь Назаров крепко спал, что было легко объяснимо: он отправился на вокзал сразу после ночной смены, а в дороге его одолевала бессонница.
Когда он проснулся, то увидел, что на второй кровати уже лежит человек.
— Что у вас? — спросил Назаров.
— Да головные боли замучили, подозревают сужение сосудов. Здесь. — И больной потрогал рукой голову, такую же курчавую, как и у Назарова.
— Ну, что ж, в санатории подлечат, — голосом хорошо выспавшегося человека промолвил Назаров и, надев пижаму, вышел из палаты, решив ознакомиться с санаторными окрестностями.
Через некоторое время в палате появилась женщина-врач.
— Ну как, отдохнули? — бодро спросила она больного.
— Ничего, спасибо.
— А я решила вас сразу не беспокоить, пусть, думаю, человек придет в себя после дороги, — продолжала врач, присаживаясь на стул около кровати. Затем сосчитала пульс больного и углубилась в изучение полученной в регистратуре санаторно-курортной карты. — Так, так… — задумчиво произнесла она, — и часто это у вас случается?
— Почти каждый день.
— И в очень выраженной форме?
— Да, иногда в очень сильной форме.
— Скажите, а у вас в семье кто-нибудь страдал психическим расстройством?
— Нет, а что?
— Может быть, бабушка, дедушка или какой другой дальний родственник?
— Кажется, нет. Правда, вот у супруги моей иногда завихрения случаются… Но ведь ко мне это отношения не имеет?
— К счастью, нет.
Тем временем в коридоре разыгралась такая сцена.
— Вы Назаров, из четвертой палаты? — встретила прогуливающегося по коридору больного медицинская сестра. — Мария Александровна у вас была?
Больной ответил, что никакой Марии Александровны он не видел.
— Ну все равно, поведу вас прямо к консультанту. А то теперь он будет принимать только на будущей неделе.
И подхватила больного под руку.
Консультант, пожилого возраста человек, долго изучал санаторно-курортную карту, а потом спросил:
— Скажите, товарищ Назаров, а ушибов у вас не было? Может быть, в раннем детстве?
— Нет, доктор, не случалось.
— А может быть, вы занимаетесь боксом? Или играете в этот… как его называют… бейсбол?
— Нет, доктор, только в шашки. Иногда в домино. Но больше двух партий я никогда не выдерживаю. Терпения не хватает.
— В вашем состоянии и не следует себя переутомлять. Ну что ж, батенька, я тут напишу, какие надо провести исследования, а в следующую пятницу посмотрю вас еще раз. Больше гуляйте. Вот вам мой совет.
На следующий день началось лечение.
С утра того Назарова, что жаловался на головные боли, обработали мощной струей душа Шарко, а Назарова, страдающего повышенной возбудимостью, повели в физиотерапию на процедуру, изобретенную французским врачом д'Арсанвалем. Затем первого больного заставили принять пантокрин и несколько других тонизирующих средств, второй же получил сосудорасширяющие лекарства.
Ошибка разъяснилась лишь поздно вечером, и все как будто встало на свое место. Но утром, когда на дежурство пришла другая сестра, все началось сначала.
Перед тем, как отойти ко сну, Назаров-первый пожаловался:
