16.2.1945 (04 часа 45 минут)
Мюллер вызвал оберштурмбанфюрера Айсмана поздно ночью: он поспал после коньяка Кальтенбруннера и чувствовал себя отдохнувшим.
«Действительно, этот коньяк какой-то особый, – думал он, массируя затылок большим и указательным пальцами правой руки. – От нашего трещит голова, а этот здорово облегчает. Затылок потрескивает – от давления, не иначе, это в порядке вещей…»
Айсман посмотрел на Мюллера воспаленными глазами и улыбнулся своей обезоруживающей, детской улыбкой.
– У меня тоже раскалывается череп, – сказал он, – мечтаю о семи часах сна как о манне небесной. Никогда не думал, что пытка бессонницей – самая страшная пытка.
– Мне один наш русский агент, в прошлом свирепый бандюга, рассказывал, что они в лагерях варили себе какой-то хитрый напиток из чая – «чефир». Он и пьянит и бодрит. Не попробовать ли нам? – Мюллер неожиданно засмеялся: – Все равно придется пить этот напиток у них в лагерях, так не пора ли заранее освоить технологию?
Мюллер верил Айсману, поэтому с ним он шутил зло и честно и так же разговаривал.
– Слушайте, – продолжал он, – тут какая-то непонятная каша заваривается. Меня сегодня вызвал шеф. Они все фантазеры, наши шефы… Им можно фантазировать, – у них нет конкретной работы, а давать руководящие указания умеет даже шимпанзе в цирке… Понимаете, у него вырос зуб на Штирлица…
– На кого?!
– Да, да, на Штирлица. Единственный человек в разведке Шелленберга, к которому я относился с симпатией. Не лизоблюд, спокойный мужик, без истерик и без показного рвения. Не очень-то я верю тем, кто вертится вокруг начальства и выступает без нужды на наших митингах… А он молчун. Я люблю молчунов… Если друг молчун – это друг. Ну а уж если враг – так это враг. Я таких врагов уважаю. У них есть чему поучиться.
– Я знаю Штирлица восемь лет, – сказал Айсман, – я был с ним под Смоленском и видел его под бомбами: он высечен из кремня и стали.
Мюллер поморщился:
– Что это вас на метафоры потянуло? С усталости? Оставьте метафоры нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны мыслить существительными и глаголами: «он встретился», «она сказала», «он передал»… Вы что, не допускаете мысли?…
– Нет, – ответил Айсман. – Я не могу поверить в нечестность Штирлица.
– Я тоже.
– Вероятно, надо будет тактично убедить в этом Кальтенбруннера.
– Зачем? – после паузы спросил Мюллер. – А если он хочет, чтобы Штирлиц был нечестным? Зачем разубеждать? В конце концов, Штирлиц ведь не из нашей конторы. Он из шестого управления. Пусть Шелленберг попляшет…
– Шелленберг потребует доказательств. И вы знаете, что его в этом поддержит рейхсфюрер.
– Почему вы, кстати, не полетели с ним в Краков прошлой осенью?
– Я не летаю, группенфюрер. Я боюсь летать… Простите эту мою слабость… Я считаю нечестным скрывать это.
– А я плавать не умею, воды боюсь, – усмехнулся Мюллер.
Он снова начал массировать затылок большим и указательным пальцами правой руки.
– Ну, а что нам делать со Штирлицем?
Айсман пожал плечами:
– Лично я считаю, что следует быть до конца честным перед самим собой – это определит все последующие действия и поступки.
– Действия и поступки – одно и то же, – заметил Мюллер. – Как же я завидую тем, кто выполняет приказ, и только! Как бы я хотел только выполнять приказы! «Быть честным»! Можно подумать, что я то и дело думаю, как бы мне быть нечестным. Пожалуйста, я предоставляю вам полную возможность быть честным: берите эти материалы, – Мюллер подвинул Айсману несколько папок с машинописным текстом, – и сделайте свое заключение. До конца честное. Я обопрусь на него, когда буду докладывать шефу о результатах инспекции.
– Почему именно я должен делать это, группенфюрер? – спросил Айсман.
Мюллер засмеялся:
– А где же ваша честность, друг мой?! Где она? Всегда легко советовать другим – будь честным. А каждый поодиночке думает, как бы свою нечестность вывернуть честностью… Как бы оправдать себя и свои действия. Разве я не прав?
– Я готов написать рапорт.
– Какой?
– Я напишу в рапорте, что знаю Штирлица много лет и могу дать за него любые ручательства.
Мюллер помолчал, поерзал в кресле, а потом подвинул Айсману листок бумаги.
– Пишите, – сказал он. – Валяйте.
Айсман достал ручку, долго обдумывал первую фразу, а потом написал своим каллиграфическим почерком: «Начальнику IV управления группенфюреру СС Г. Мюллеру. Считая штандартенфюрера СС М. фон Штирлица истинным арийцем, преданным идеям фюрера и НСДАП, прошу разрешить мне не заниматься инспекцией по его делам. Оберштурмбанфюрер СС Айсман».
Мюллер промакнул бумагу, дважды перечитал ее и сказал негромко:
– Ну что ж… Молодец… Я всегда относился к вам с уважением и полным доверием. Сейчас я имел возможность убедиться еще раз в вашей высокой порядочности, Айсман.
– Благодарю вас.
– Меня вам нечего благодарить. Это я благодарю вас. Ладно. Вот вам эти три папки, составьте по ним благоприятный отзыв о работе Штирлица – не мне вас учить: искусство разведчика, тонкость исследователя, мужество истинного национал-социалиста. Сколько вам на это потребуется времени?
Айсман пролистал дела и ответил:
– Чтобы все было красиво оформлено и документально подтверждено, я просил бы вас дать мне неделю.
– Пять дней – от силы.
– Хорошо.
– И постарайтесь особо красиво показать Штирлица в его работе с этим пастором. – Мюллер ткнул пальцем в одну из папок. – Кальтенбруннер считает, что через священников сейчас кое-кто пытается установить связи с Западом – Ватикан и так далее…
– Хорошо.
– Ну, счастливо вам. Валяйте-ка домой и спите сладко.
Когда Айсман ушел, Мюллер положил его письмо в отдельную папку и долго сидел задумавшись. А потом он вызвал другого своего сотрудника, оберштурмбанфюрера Холтоффа.
– Послушайте, – сказал он, не предложив ему даже сесть: Холтофф был из молодых. – Я поручаю вам задание чрезвычайной секретности и важности.
– Слушаю, группенфюрер…
«Этот будет рыть землю, – подумал Мюллер. – Этому наши игры еще нравятся, он еще пока в них
