– Я думал, он скажет мне, когда его ждать.
– Он об этом ничего не говорил.
– Между прочим, я не спросил вас: как с деньгами?
– У меня есть на первое время.
– Если вам понадобятся деньги – заходите ко мне, и я вас ссужу. Много, конечно, я не смогу дать, но для того, чтобы как-то продержаться… Вы, кстати, смотрели – хвоста не было?
– Хвоста? Это что – слежка?
– Да.
– Знаете, я как-то не обращал внимания.
– А вот это неразумно. Он не проинструктировал вас на этот счет?
– Конечно, инструктировал, но я почувствовал себя здесь за многие годы, особенно после концлагеря, на свободе и опьянел. Спасибо, что вы напомнили мне.
– Об этом никогда нельзя забывать. Особенно в этой нейтральной стране. Здесь хитрая полиция… Очень хитрая полиция. У вас ко мне больше ничего?
– У меня? Нет, ничего…
– Давайте ваш паспорт.
– Он сказал мне, чтобы я паспорт держал всегда при себе…
– Он говорил вам, что теперь вы поступите в мое распоряжение?
– Нет.
– Хотя правильно, это – в шифровке, которую вы передали. Мы подумаем, как правильнее построить дело. Вы сейчас…
– Вернусь в отель, лягу в кровать и стану отсыпаться.
– Нет… Я имею в виду… Ваша работа…
– Сначала выспаться, – ответил Плейшнер. – Я мечтаю спать день, и два, и три, а потом стану думать о работе. Все рукописи я оставил в Берлине. Впрочем, я помню свои работы почти наизусть…
Гестаповец взял шведский паспорт Плейшнера и небрежно бросил его на стол.
– Послезавтра в два часа придете за ним, мы сами сделаем регистрацию в шведском консульстве. Точнее сказать, постараемся сделать: шведы ведут себя омерзительно – чем дальше, тем наглее.
– Кто? – не понял Плейшнер.
Гестаповец закашлялся: он сбился с роли и, чтобы точнее отыграть свой прокол, закурил сигарету и долго пускал дым, прежде чем ответить.
– Шведы в каждом проехавшем через Германию видят агента нацистов. Для этих сволочей неважно, какой ты немец – патриот, сражающийся с Гитлером, или ищейка из гестапо.
– Он не говорил мне, чтобы я регистрировался в консульстве…
– Это все в шифровке.
«Его хозяин в Берлине, – думал гестаповец, – это ясно, он ведь сказал, что там остались его рукописи. Значит, мы получаем человека в Берлине… Это удача. Только не торопиться, – повторил он себе, – только не торопиться».
– Ну, я благодарен вам, – сказал Плейшнер, поднимаясь. – Кофе действительно прекрасен, а с холодной водой – тем более.
– Вы уже сообщили ему о том, что благополучно устроились, или хотите, чтобы это сделал я?
– Вы можете сделать это через своих товарищей?
«Коммунист, – отметил для себя гестаповец. – Это интересно, черт возьми!»
– Да, я сделаю это через товарищей. А вы со своей стороны проинформируйте его. И не откладывайте.
– Я хотел это сделать сегодня же, но нигде не было той почтовой марки, которую я должен наклеить на открытку.
– Послезавтра я приготовлю для вас нужную марку, если ее нет в продаже. Что там должно быть изображено?
– Покорение Монблана… Синего цвета. Обязательно синего цвета.
– Хорошо. Открытка у вас с собой?
– Нет. В отеле.
– Это плохо. Нельзя ничего оставлять в отеле.
– Что вы, – улыбнулся Плейшнер, – это обычная открытка, я купил в Берлине десяток таких открыток. А текст я запомнил, так что никакой оплошности я не допустил…
Пожимая в прихожей руку Плейшнера, человек сказал:
– Осторожность и еще раз осторожность, товарищ. Имейте в виду: здесь только кажущееся спокойствие.
– Он предупреждал меня. Я знаю.
– На всякий случай оставьте свой адрес.
– «Вирджиния». Пансионат «Вирджиния».
– Там живут американцы?
– Почему? – удивился Плейшнер.
– Английское слово. Они, как правило, останавливаются в отелях со своими названиями.
– Нет. По-моему, там нет иностранцев.
– Это мы проверим. Если увидите меня в вашем пансионате, пожалуйста, не подходите ко мне и не здоровайтесь – мы не знакомы.
– Хорошо.
– Теперь так… Если с вами произойдет что-то экстраординарное, позвоните по моему номеру. Запомните. – И он два раза произнес цифры.
– Да, – ответил Плейшнер, – у меня хорошая память. Латынь тренирует память лучше любой гимнастики.
Выйдя из парадного, он медленно перешел улицу. Старик в меховом жилете закрывал ставни своего зоомагазина. В клетках прыгали птицы. Плейшнер долго стоял возле витрины, рассматривая птиц.
– Хотите что-нибудь купить? – спросил старик.
– Нет, просто я любуюсь вашими птицами.
– Самые интересные у меня в магазине. Я поступаю наоборот. – Старик был словоохотлив. – Все выставляют на витрине самый броский товар, а я считаю, что птицы – это не товар. Птицы есть птицы. Ко мне приходят многие писатели – они сидят и слушают птиц. А один из них сказал: «Прежде чем я опущусь в ад новой книги, как Орфей, я должен наслушаться самой великой музыки – птичьей. Иначе я не смогу спеть миру ту песню, которая найдет свою Эвридику…»
Плейшнер вытер слезы, внезапно появившиеся у него на глазах, и сказал, отходя от витрины:
– Спасибо вам.
12.3.1945 (02 часа 41 минута)
– Почему нельзя включить свет? Кого вы испугались? – спросил Штирлиц.
– Не вас, – ответил Холтофф.
– Ну, пошли на ощупь.
– Я уже освоился в вашем доме. Тут уютно и тихо.
– Особенно когда бомбят, – хмыкнул Штирлиц. – Поясница болит смертельно – где-то меня здорово просквозило. Сейчас я схожу в ванную за аспирином. Садитесь. Дайте руку – здесь кресло.
Штирлиц зашел в ванную и открыл аптечку.
– Я вместо аспирина выпью в темноте слабительное, – сказал он, вернувшись в комнату, – давайте опустим шторы, они у меня очень плотные, и зажжем камин.
– Я пробовал опустить шторы, но они у вас с секретом.
– Да нет, просто там кольца цепляются за дерево. Сейчас я все сделаю. А что случилось, старина?
