а также всякого рода материальных запасов. Войска должны оказывать гауляйтерам и государственным комиссарам обороны необходимую помощь в выполнении стоящих перед ними задач.
3. Настоящий приказ немедленно довести до сведения всех командиров. Все распоряжения, противоречащие данному приказу, утрачивают свою силу.
13.3.1945 (11 часов 09 минут)
– Логично, – сказал Мюллер, выслушав Штирлица. – Ваша позиция с физиком Рунге неколебима. Считайте меня своим союзником.
– Хвост, который вы пускали за черным «хорьхом» шведского дипломата, был связан с этим делом?
– А вы чувствовали за собой хвост? Вы остро ощущаете опасность?
– Любой болван на моем месте почувствовал бы за собой хвост. А что касается опасности – какая же опасность может угрожать дома? Если бы я был за кордоном…
– У вас голова не болит?
– От забот? – улыбнулся Штирлиц.
– От давления, – ответил Мюллер и, взбросив левую руку, начал массировать затылок.
«Ему нужно было посмотреть на часы. Он ждет чего-то, – отметил Штирлиц. – Он не начал бы этого спектакля, не будь в запасе какого-то козыря. Кто это? Пастор? Плейшнер? Кэт?»
– Я бы советовал вам попробовать дыхательную гимнастику йогов, – сказал Штирлиц.
– Не верю я в это… Хотя покажите.
– Левую руку положите на затылок. Нет, нет, только пальцы. А правая должна лежать вдоль черепа. Вот так. И начинайте одновременно массировать голову. Глаза закройте.
– Я закрою глаза, а вы меня шандарахнете по голове, как Холтоффа.
– Если вы предложите мне изменить родине – я сделаю это же. Группенфюрер, вы осторожно глянули на часы – они у вас отстают на семь минут. Я люблю открытые игры – со своими, во всяком случае.
Мюллер хмыкнул:
– Я всегда жалел, что вы работаете не в моем аппарате. Я бы уж давно сделал вас своим заместителем.
– Я бы не согласился.
– Почему?
– А вы ревнивы. Как любящая, преданная жена. Это самая страшная форма ревности. Так сказать, тираническая…
– Верно. Можно, правда, эту тираническую ревность назвать иначе: забота о товарищах.
Мюллер снова посмотрел на часы – теперь он сделал это не таясь. «А профессионал он первоклассный, – отметил Мюллер. – Он понимает все не через слово, а через жест и настрой. Молодец. Если он работает против нас, я не берусь определить ущерб, нанесенный им рейху».
– Ладно, – сказал Мюллер. – Будем в открытую. Сейчас, дружище, одну минуту…
Он поднялся и распахнул тяжелую дверь. Несмотря на свою бронированную массивность, она открывалась легко, одним пальцем. Он попросил одного из охранников, который лениво чистил ногти спичкой:
– Позвоните к Шольцу, спросите, какие новости.
Мюллер рассчитывал, что за два-три часа Рольф заставил русскую говорить. Ее привозят сюда – и очная ставка. Да – да, нет – нет. Проверка факта – долг контрразведчика. Партитуру допроса Штирлица он тоже разыграл достаточно точно: как только Рольф разработает русскую, Мюллер выкладывает свои козыри, наблюдает за поведением Штирлица, а потом сводит его лицом к лицу с «пианисткой».
– Сейчас, – обернулся в камеру Мюллер. – Я тут жду одного сообщения…
Штирлиц пожал плечами:
– Зачем надо было приводить меня сюда?
– Тут спокойнее. Если все кончится так, как хочу я, – мы вернемся вместе, и все будут знать, что мы с вами занимались делом в моем ведомстве.
– И мой шеф будет знать об этом?
– Чьей ревности вы боитесь – его или моей?
– А как вы думаете?
– Мне нравится, что вы идете напролом.
Вошел охранник и сказал:
– Он просил передать, что там никто не отвечает.
Мюллер удивленно поджал губы, а потом подумал: «Вероятно, он выехал сюда без звонка. Мой канал мог быть занят, и он поехал, чтобы сэкономить время. Отлично. Значит, через десять-пятнадцать минут Рольф привезет ее сюда».
– Ладно, – повторил Мюллер. – Как это в библии: время собирать камни и время кидать их.
– У вас было неважно в школе с законом божьим, – сказал Штирлиц. – В книге Екклезиаст сказано: время разбрасывать камни и время собирать камни; время обнимать и время уклоняться от объятий.
Мюллер спросил:
– Вы так хорошо изучали библию с подопечным пастором?
– Я часто перечитывал библию. Чтобы врага побеждать, надо знать его идеологию, не так ли? Учиться этому во время сражения – значит заранее обречь себя на проигрыш, разве нет?
«Неужели они перехватили пастора за границей? Могли. Хотя, когда я возвращался на станцию, мне не повстречалась ни одна машина. Но они могли проехать передо мной и сидеть на заставе. А сейчас – по времени это сходится – подъезжают к Берлину. Так. Значит, я сразу требую очной ставки с моим хозяином. Только наступать. Ни в коем случае не обороняться. А если Мюллер спросит меня, где агент Клаус? Дома в столе должно лежать письмо. Слишком явное алиби, но кто мог думать, что события выведут их именно на пастора? Это еще надо доказать – с Клаусом. А время за меня».
Мюллер медленно вытаскивал из нагрудного кармана голубой конверт.
«В конце концов, я сделал свое дело, – продолжал размышлять Штирлиц. – Дурашка, он думает, что своей медлительностью загипнотизирует меня и я начну метаться. Бог с ним. Пастор может заговорить, но это не так страшно. Главное, Плейшнер предупредил наших о провале Кэт и о том, что Вольф начал переговоры. Или начинает их. Наши должны все дальше организовать, если я провалюсь, – они теперь понимают, в каком направлении смотреть. Моего шифра Мюллер не узнает – его не знает никто, кроме меня и шефа. От меня они шифр не получат – в этом я уверен».
– Вот, – сказал Мюллер, достав из конверта три дактилоскопических отпечатка, – смотрите, какая занятная выходит штука. Эти пальчики, – он подвинул Штирлицу первый снимок, – мы обнаружили на том стакане, который вы наполняли водой, передавая несчастному, глупому, доверчивому Холтоффу. Эти пальчики, – Мюллер выбросил второй снимок, словно козырную карту из колоды, – мы нашли… где бы вы думали… А?
– Мои пальчики можно найти в Голландии, – сказал Штирлиц, – в Мадриде, Токио, в Анкаре.
– А еще где?
– Я могу вспомнить, но на это уйдет часов пятнадцать, не меньше, и мы пропустим не только обед, но и ужин…
– Ничего. Я готов поголодать. Кстати, ваши йоги считают голод одним из самых действенных лекарств… Ну, вспомнили?
– Если я арестован и вы официально уведомите меня об этом, я стану отвечать на ваши вопросы как арестованный. Если я не арестован – я отвечать вам не буду.
– Не буду, – повторил Мюллер слова Штирлица в его же интонации. – Не буду.
Он взглянул на часы: если бы вошел Рольф, он бы начал с передатчика, но Рольф задерживался,
