без нее я плыть никуда и не собирался.
И тут – то ли догнал нас прошлый водоворот (как долго они «живут» – кто их знает?), то ли река разродилась новым, только Олю вдруг вырвало из моих ослабевших рук, и большая воронка закружила ее в прощальном танце. Меня почему-то водоворот не тронул, словно я был вовсе не нужен ему, но я все же медленно, будто во сне, зашлепал по воде ногами-руками, направляя непослушное тело к воронке. Ольга была уже в самом ее центре. Я понял, что в следующее мгновение ее навсегда от меня скроет вода. И как раз в этот миг Оля открыла глаза. В них не осталось больше ни кусочка синевы – один лишь свинцовый блеск беспощадной воды. Я снова рванулся к жене, но той уже не было. Тогда я опустил руки. В самом буквальном смысле. Я больше не мог и, самое главное, не хотел бороться. Но река, видимо, рассудила иначе…
Очнулся я от голоса Ольги. (Это я тогда подумал, что очнулся. Сейчас же, в тысячный – стотысячный? миллионный? – раз прокручивая в голове те события, все больше убеждаюсь, что это было лишь бредом, игрой погибающего сознания.) Она стояла надо мной, заслоняя солнце, и я не мог разглядеть ее лица.
– Ты ведь обещал! – услышал я родной, любимый голос, полный страдания и укора. – Ведь ты проиграл – и обещал мне!.. Что ж, ты не сдержал слова – и проиграл окончательно… Прощай! Живи долго!.. – И Ольга пошла навстречу солнцу, а я так и не мог подняться с песка. Я не мог даже крикнуть, даже шепнуть ей что-либо вослед…
Любимая женщина уходила, не оборачиваясь, становясь постепенно прозрачной, словно таяла в солнечном свете. В одной руке она несла самодельный спиннинг с большой алюминиевой катушкой, а в другой – двух здоровенных щук на кукане из ивовой ветки.
9
Я провалялся в больнице с тяжелым нервным истощением, как оказалось, почти целый месяц. Мой организм был здоров, но мне не хотелось жить – и я медленно умирал. Не хотелось ничего – ни есть, ни пить, ни дышать… Единственное, что оставалось у меня – это сны. В них ко мне приходила Оля.
Самым страшным было то, что тело моей жены так и не нашли… Хотя, это, наверное, в какой-то степени и поддерживало меня, не позволяло окончательно рухнуть в пучину небытия. Ведь я не видел Ольгу мертвой, а значит – она до сих пор была для меня живой. И только живой она и приходила теперь ко мне в видениях и снах…
Она посещала меня и такой, какой была в момент нашего знакомства, и такой, какой она ушла навсегда. Только темные волосы Оли были почему-то покрыты инеем… И почему-то этот ее образ мне напомнил нечто давнее, позабытое, но не совсем, а словно отложенное в дальние уголки памяти. Я силился вспомнить, но никак не мог этого сделать. Иногда казалось, что я уже коснулся этого, осталось лишь сжать пальцы и потянуть за ниточку… Но ниточка каждый раз выскальзывала, и я то проваливался в тяжелое забытье сна, то наоборот просыпался, если догадка начинала маячить во сне.
Я чувствовал, я был уверен, что если бы мое сознание пришло хоть ненадолго в норму, то я бы обязательно все вспомнил. Но я умирал – и находился в каком-то пограничном состоянии между явью и сном, между существованием и небытием. И в этой расплывчатой полужизни-полусмерти (иногда я был почти уверен, что уже умер) не оставалось уже места логике и четким, действительным воспоминаниям. Зачастую бред и сны казались более правдоподобными, нежели явь и то, что нехотя возвращала память.
Но однажды, когда Ольга снова приснилась мне в седовласом облике, она заговорила со мной… То есть, она произнесла всего одну фразу и… я сразу все вспомнил. Она посмотрела на меня глазами, в которых не осталось ни проблеска небесной сини, – одна лишь свинцовая речная серость, полная боли и тоски, и сказала: «Саша, ведь ты же обещал мне!..»
Олины волосы с серебряными нитями проседи выбивались из-под синей бейсболки, и я вспомнил, где я видел ее такой, я вспомнил данное мною обещание, которое бездумно нарушил… Да, конечно же, Ольга и была той самой женщиной, что я встретил впервые у реки в то самое лето, когда познакомился с моей Олюшкой. Я ничуть теперь не сомневался в этом. Мало того, находясь в привычном уже состоянии полубреда, я нисколько этому не удивился…
И когда наконец проснулся… или очнулся – не знаю, что будет точнее и правильней, – вспомнил и кое-что еще… А именно – мой разговор с Олей в то же самое лето, но на месяц позднее, в фойе дома культуры. Тогда он показался мне частью непонятной игры. Теперь же… Теперь он стал еще одним звеном цепочки, обещающей мне разгадку некой удивительной тайны, связанной с моей любимой.
Я догадался, а вернее – я уже это знал, что Ольга приходила тогда ко мне специально, чтобы предупредить, чтобы отвести от меня беду… И приходила она, не знаю как, но из другого времени, а то и из другого мира, где эта беда со мной… с нами уже случилась. А раз так… А раз так, – значит, есть способ и у меня предупредить Ольгу, отвести страшную беду от нее! И пусть это кажется очередным бредом, пусть этого не может быть в принципе, но я понимал бы это, если бы был здоров. И если бы это не было моим единственным шансом! И если бы это не делала сама Оля!.. Целых два раза… Интересно, от чего она хотела уберечь меня в тот первый раз? Почему серебрились сединой ее волосы?
Догадка пришла внезапно и показалась мне очевидной на двести, триста, на весь миллион процентов!.. В той реке должен был утонуть я. Запутавшись в леске. Полезший отцеплять блесну ради дурацкого соревнования… И Оля решила дать мне еще один шанс. Но в одну реку нельзя войти дважды… Что ж, тогда мы войдем в нее трижды!
Я подскочил с больничной койки и, пошатываясь, вывалился в коридор. Дежурная сестра, немолодая рыжеволосая женщина, дремавшая за столом над книгой в яркой мягкой обложке, испуганно подняла голову и уставилась на меня так, будто увидела ожившего мертвеца. Впрочем, для всех я таким уже, наверное, и являлся «де факто». Ожидали только «де юре»… «Но теперь нет! Теперь не дождетесь!» – подумал я и сказал:
– Дайте мою одежду!..
На самом деле я, видимо, лишь беззвучно пошевелил губами, потому что сестра никак не отреагировала на мои слова. Она лишь продолжала стремительно бледнеть, и я подумал, что еще немного – и уже мне придется оказывать ей медицинскую помощь.
Впрочем, медсестра сумела все же очухаться и принялась лихорадочно тыкать в кнопки телефонного аппарата…
– Алло! – прохрипела она в трубку. – Тут этот… Балыгин!.. Нет, не умер… Наоборот… Он одежду просит!.. – Женщина бросила трубку на аппарат и замахала на меня руками: – Идите!.. Идите в палату! Ложитесь!.. Нельзя вам! Сейчас доктор придет…
– А сейчас день или ночь? – спросил я, озирая пустой коридор.
– Конечно, ночь! – воскликнула медсестра, но, вспомнив об этом, сразу зажала рот ладонью, продолжая энергично махать на меня свободной рукой.
Я улыбнулся – впервые с того времени… – и вернулся в палату. Но ложиться не стал, а просто сел на кровать, прислонившись спиной к стене.
Дежурный врач ворвался в палату и завертел головой, всматриваясь в разбавленную коридорным светом темноту. Наконец он остановил взгляд на мне и в два прыжка подлетел к моей кровати.
– Что? Что случилось?!.. – зашептал он, опасаясь потревожить сон моих соседей и в то же время едва не срываясь на крик.
– Да ничего не случилось, доктор, – тоже шепотом, но стараясь, чтобы голос звучал непринужденно и твердо, сказал я. – Просто я выздоровел. И мне срочно нужно домой. Верните одежду, пожалуйста.
– Ну, во-первых, не вам судить, здоровы вы или нет, – немного успокоившись, ответил врач. – А во- вторых, одежду вам сейчас никто не выдаст – кладовая закрыта, сестра-хозяйка придет только утром… И потом, ночью в любом случае никого не выписывают. Так что ложитесь-ка спать. Утром придет ваш
