твое – поцелуй в росу, имя твое – виноградинка в рот, имя твое скрипка поет, имя твое мне прибой назвал, тяжко разбившись о камни скал, имя твое – колокольный звон, имя твое – объятья стон, ну, а если на страшный суд, имя твое мои губы спасут...»
Спарк поднял глаза на Пола, в них были слезы.
Роумэн ударил сцепленными кулаками по столу, заревел медведем:
– Суки паршивые! Дерьмовые, долбанные суки! – он обернулся, крикнув через весь зал: – Да принесите же нам виски, черт возьми!
– Ты должен поехать к ней, Пол...
– Нет.
– Почему? Она любит тебя.
– Я сломан. В каждом человеке живет своя гордость. Я не могу, чтобы она была подле раздавленного, обгаженного, стареющего и спивающегося мужика. Это предательство. А я не из этой породы... Мы с тобою предали Брехта, и Ханса Эйслера тоже предали, их нет в этой стране, их оболгали, извозили мордой об дерьмо и выбросили, как нашкодивших котят... А ведь они не котята, а великие художники, которые будут определять память середины двадцатого века! А кто здесь понял это? Кто встал на их защиту?! Кто?! Ты? Я? Украли мальчиков, раздавили нас подошвой, как тараканов... Я не могу взять на душу грех приучать ее к тараканам... Не могу... Она их и так слишком много повидала в своей жизни... Словом, тут у меня наклевывается одна работенка, предстоит полет в Вашингтон, – оформлю там развод и пошлю ей все документы... У нее впереди жизнь, а мне осталось лишь одно – доживать.
– Как сердце?
– Прекрасно.
– Ты говоришь неправду, Пол. Ты ужасно выглядишь... Ты гробишь себя. Кого ты хочешь этим удивить? Надо выждать... Все изменится, поверь. Так долго продолжаться не может...
– «Изменится»? Да? Хм... А кто будет менять? Ты? Я? Стоит только прикрикнуть, как все уползают под лавку и оттуда шепчут, что «так долго продолжаться не может»... Кто ударит кулаком по столу? Я? Нет, я лишен такой привилегии, потому что мстить за это будут Элизабет и тебе, мальчики – в закладе... Должно родиться новое поколение, созреть иное качество мышления... А кто его будет создавать? Человечество несет в себе проклятие страха, согласись, именно рабовладение определяло мир с его основания до конца прошлого века, когда мы перестали продавать черных, а русские – белых.
Девушка в коротенькой юбочке принесла виски; Роумэн погладил ее по округлой попке:
– Крошка, принеси-ка нам сразу еще четыре порции. И соленых фисташков, о'кей?
– О'кей, – ответила та. – А вам записка.
– От кого?
– От скотовода, – девушка усмехнулась. – От гиганта из Техаса.
Роумэн прочитал вслух:
– «Братишка, если ты и впрямь можешь заклеить здесь любую красотку, то я бы просил тебя побеседовать с той, которая вся в белом». – Роумэн рассмеялся, пояснив: – Это гуляет крошечный ковбой, который стоит пятьдесят миллионов, Раумэн, видишь, вырядился в костюм первых поселенцев...
– Ты что, намерен быть его сводником? – спросил Спарк с нескрываемым презрением.
– А почему бы и нет? Во мне родился инстинкт иждивенца, я постоянно хочу к кому-то пристроиться, чтобы не думать о завтрашнем дне... Я же
Он поднялся, сказал Спарку, что сейчас вернется, пусть пьет, стол оплачен, подошел к громадной корове в белом; странно, отчего карликов тянет на таких бабищ, он же с ней не справится; поклонился женщине и спросил разрешения присесть, ощущая на спине скрещивающиеся взгляды Спарка и скотовода.
– Что ж, подсаживайтесь, – голос у толстухи был низкий, хриплый, мужской. – Есть проблемы?
– Мой друг мечтал бы познакомиться с вами, красивая.
– Твой сосед, длинный красавчик?
– Нет, тот не знает никого, кроме жены, он священник...
– У священников нет жен...
– Бывший священник, – усмехнулся Пол. – У него были неприятности с Ватиканом, он вступил в коммунистическую партию, а попам это запрещено под страхом кастрации, вот епископ ему и предложил: либо я тебя кастрирую, либо уходи подобру-поздорову из лона святой церкви... Но у него жена поет в хоре, контральто...
– У тебя больные глаза, – заметила женщина. – Покажись врачам.
– Залеченный сифилис, – ответил Роумэн. – Я показывался. Поздно, ничего не попишешь, хирургия бессильна, а я верю только хирургам.
Женщина вздохнула:
– Пусть тот, больной, отрежут, а пришьют новый, сейчас делают чудеса... Так кто хочет меня пригласить?
– Вон тот гигант, – Роумэн показал глазами на карлика. – Он стоит полсотни миллионов.
– Я лучше с тобой пойду бесплатно, чем с ним пересплю за миллион. Я могу во сне раздавить его, как деревенская кормилица господского младенца.
– Устроим похороны, – Роумэн снова усмехнулся. – Напьемся от души.
– Ты – трезвый.
– Просто я пью хорошо.
– Ты – трезвый, – повторила женщина. – Валяй отсюда, я не пойду к карлику, у меня серьезная клиентура.
– А ко мне бесплатно пойдешь?
– Пойду.
– Давай усыновим карлика? А?
– Пусть уж он нас с тобой усыновит, – женщина осторожно поправила свою пышную прическу. – Я правду говорю... Если хочешь – едем ко мне, ты мне симпатичен.
– Тебя как зовут?
– Мари Флэр, – ответила женщина. – У меня красивое имя. Правда?
– Очень. Слушай, Мари Флэр, сделай милость, позволь все же этому маленькому придурку подойти к тебе, а? Ну что с тебя станет, если он угостит тебя шампанским?
– А ты?
– У меня нет денег на шампанское... Нет, вообще-то есть, но я очень скупой, берегу на черный день...
– Да я тебя сама угощу. У меня сегодня был клиент, я в порядке. А ты совсем отвалишь или потом вернешься?
– Вернусь, честное слово, приду...
– Ладно, – женщина кивнула, – пусть поит шампанским. Я ему сейчас назову марку начала века, – за такие деньги можно стадо купить, поглядим, на что он способен...
Карлик, увидав улыбку Роумэна, поднялся; его высокие сапожки тридцать седьмого размера были на каблучках, как у оперной певицы; важно ступая, он отправился к Мари Флэр, галантно поклонился женщине, сел рядом и сразу же пригласил мэтра.
– Этот в порядке, – вернувшись к Спарку, сказал Роумэн; вздохнув, выпил еще один «хайбол», положил ладонь на холодные пальцы друга: – Не сердись, Грегори. Мне плохо. Мне так плохо, как никогда не было.
– Порой мне кажется, что ты играешь какую-то роль, Пол.
– Хорошо обо мне думаешь...
– Скажи правду: ты ничего не затеял?
Роумэн полез за своими вечно мятыми сигаретами, усмехнулся, сокрушенно покачал головой:
– Спи спокойно, Грегори. Больше я вас не подставлю... Больше никто и никогда не похитит мальчиков...
– Ты говоришь не то. Пол.
