Щеколдин покачал головой:
– Отнюдь. Товарищи социал-демократы ограничиваются тем, что оповещают в своей прессе о провокаторстве открытого ими агента охранки и предупреждают остальных от общения с выродком… Мы же, как вам, должно быть, известно, караем измену смертью… Вы знаете об этом?
– Я слыхал… Но кое-кто ушел от возмездия, Николай Яковлевич.
– Татаров не ушел. Лысков не ушел. Потапчук не ушел. Гринберг не ушел… Никто никуда не денется, вопрос времени… Вы, кстати, готовы к тому, чтобы – в случае, если мы примем ваше предложение о терроре, – подписать добровольное обязательство казнить провокатора, коли в этом возникнет нужда?
– Конечно.
– Как, по-вашему, товарищ Богров, кто сейчас в России является самым главным врагом революции?
– Министр юстиции… Щегловитов…
– А отчего не царь? – медленно приблизившись к Богрову, прошептал Щеколдин. – Вы боитесь поднять руку на царя, Дмитрий Григорьевич?
– Я… Я не боюсь поднять на него руку… Но это…
Щеколдин откинулся на спинку стула, усмехнулся:
– Вы готовы на смерть, товарищ Богров? Или думаете, что вам удастся избежать ареста сатрапов после центрального акта?
– Конечно, я мечтал бы избежать ареста, Николай Яковлевич, я не смею лгать…
Но, полагаю, коли чаша смерти уготована мне, я найду в себе силы испить ее достойно.
– Почему вы назвали Щегловитова, а не Столыпина?
– Потому что Столыпин… Его так охраняют после всех покушений… Столыпин есть Столыпин.
– А вы готовы к тому, чтобы убить его?
– Да, если партия социалистов-революционеров, истинно народная партия, возьмет этот акт на себя, научит меня действию, организует слежение за премьером, выделит мне помощников и руководителя, продумает вопрос возможного спасения…
– Партия не приемлет такого положения, при котором ей ставят условия, товарищ Богров: однозначное «да» или «нет», «готов» или «не могу».
– Я ведь сам искал вас, Николай Яковлевич, я сам просил Егора Егоровича устроить мне встречу с вами…
– Молодость, порыв, желание революционного аффекта, всяко бывает… В казино часто играете?
– Ни разу не играл…
– Зря. Сегодня в девять встретимся у входа… Успеете добраться до Монте-Карло?
– Ежели дождь кончится…
– Хорошо… В девять… Меня не ищите, я сам вас найду.
– До встречи, Николай Яковлевич, – ответил Богров.
Он успел приехать к девяти, постоял возле входа, освещенного ярким светом газовых фонарей; Николая Яковлевича не было; по-прежнему моросил дождь, словно бы процеженный сквозь сито; воробьи, однако, гомонили совсем по-летнему, как в мае на Крещатике; пошел через мокрый парк в кафе, заказал перно, выпил, не разбавляя водою, ощутил во рту вкус и запах мятных капель – как только французы хлещут эту гадость с утра и до вечера? «Откуда он узнал про выдачу Рощина? – в который уже раз спрашивал себя Богров, наново анализируя разговор с Николаем Яковлевичем. – Они ничего не могут знать обо мне, ведь я говорил только с Кулябко, рапорта в тот раз не писал, дело было срочное, вечером я рассказал, где будет сходка, а ночью всех взяли. Если бы родилось подозрение, оно бы родилось тогда, три года назад, а я потом встречался с Рощиным, после его побега, он no-прежнему верил мне, нет, нет, у них не может быть подозрений, Кулябко говорил, что если он узнает об опасности, грозящей мне от „товарищей“, то сразу предупредит, чтобы я мог скрыться… Если я доведу операцию с проникновением в террор до конца, тогда я стану первым… Кулябко прав. Хотя нет, это будет мое дело вместе с фон Коттеном, а не с Кулябко. Жаль, Кулябко более искренний человек, в нем нет барства, а Коттен все-таки сноб, хозяин…»
Богров вздрогнул, даже голову втянул от ужаса, когда ощутил у себя на плече тяжелую руку; стремительно обернулся: над ним стоял Щеколдин в мокром реглане; лицо доброе, глаза светятся улыбкой:
– Пошли, Дмитрий Григорьевич, простите, что припозднился, глядел, не топают ли за вами, тут ведь охранка тоже довольно игриво работает… Вы, к счастью, чистый, а для нашего дела, особенно будущего, какое вы предлагаете, сие – самое главное.
До казино добрались быстро; Щеколдин не произнес ни слова (ротмистр Асланов особенно отмечал в своем агенте прекрасную особенность: давить жертву не столько словом, сколько молчанием, средоточием, паузой).
Купив жетонов для игры в рулетку, Щеколдин спросил:
– У вас сколько денег с собою?
– Пятьдесят франков.
– Отец не субсидирует?
– Мне неприятно брать его деньги…
– Отчего?
