за ним. «Черт бы побрал этого китайца, — думал он. — Как его там?.. Сунь-меня-вынь-меня. Может, по ТV пора показывать, как я моюсь или сижу в сортире. С ума можно сойти. У меня красивая задница, по его мнению?»
В тир Ланс спустился последним. Наказание не заставило себя ждать. Тренер вручил ему специальную утяжеленную винтовку, которая била в плечо, как зверь, и из которой еще никто не мог попасть даже в «молоко», разве что в соседнюю стену. Сунь-Вынь, улыбаясь и коверкая слова, объяснял Лансу, что человек, который научится попадать из этой палки в мишень, на стрельбу из обычного оружия будет смотреть, как на забаву, а Лансу полезно было бы позабавиться, а то у него лицо, — будто он продавец кислой капусты.
Ланс хотел было ответить, что стал бы и продавцом капусты, лишь бы увидеть, как скиснет рожа у самого Сунь-Выня, но промолчал, опасаясь, что тот подсунет ему еще какую-нибудь гадость.
Лайтмен повертел в руках винтовку. «Ладно, — подумал он. — Попробуем сквасить китайцу морду и без кислой капусты». Одна идея пришла ему в голову, и, хотя он не был уверен в успехе, попробовать стоило. Одногруппники начали стрельбу. Ланс стоял и терпеливо ждал своей очереди. Последней. Наконец, тренер махнул рукой. Он прицелился. Лайтмен не знал, куда может полететь пуля из этого «орудия», но знал, куда она должна полететь. Грохнул выстрел: отдача была что надо, Ланс даже потерял из поля зрения мишень. «Черт, неужели попал?» Тренер спрыгнул со своего постамента и подбежал к Лайтмену. В первый раз Ланс видел, как Сунь-Вынь с трудом сдерживает гнев. Пуля Аланселота красовалась точно в центре мишени. Глаза китайца лихорадочно бегали по лицам хохочущих курсантов, он видел, что его провели, и жаждал узнать, как! Ланс рассмеялся. Он предчувствовал грядущее возмездие, но все равно был чертовски доволен.
Тренер все-таки сумел сдержать злость, но после занятий Алана вызвали к куратору.
Мальчик стоял навытяжку перед сидящим Тимоти Шерманом, костлявым и жестким типом, с которым даже старшие курсанты встречались, только будучи основательно виновными в нарушении дисциплины. Парадная форма немилосердно жала, оказывается, Ланс сильно вытянулся за последние два месяца.
Тимоти без удовольствия курил большую вонючую сигару и ритмично постукивал по крышке стола ручкой хлыста из воловьей кожи. В школе рассказывали, что он частенько прибегает к рукоприкладству. «Только ударь, — подумал Алан. — Я все на тебе испробую, чему научили». Куратор докурил, наконец.
— Так, сказал он, поднимаясь и нависая над столом. Ланс побледнел слегка, в позвоночнике неприятно захолодело.
— Может, у тебя есть, что сказать в свое оправдание? — встав, Тимоти, казалось, разложился, как складной метр, и заполнил всю казенно обставленную комнату. Ланс почувствовал себя маленьким и жалким, но через силу улыбнулся.
— А что, собственно, произошло? — спросил он, сам не слыша своего голоса.
— Ясно. — Рукоятка хлыста уперлась Лайтмену в подбородок. Может, Тимоти хотел припугнуть мальчишку, но вышло наоборот. Поняв, что терять нечего, Ланс чуть расслабился.
— Я ничего не сделал, — сказал он. — Просто случайно попал в мишень. Никакой провокации. И вообще, желтые не та нация, которой можно верить.
Хлыст, намеривавшийся опуститься, замер в воздухе. Тимоти посмотрел на мальчишку с интересом.
— Согласен. Но свое ты все равно получишь… — куратор помедлил, — За наглость.
Лайтмен и от природы был достаточно бледным, а тут с его лица исчезли последние краски. Правда, он своей бледности не заметил, он вообще почти перестал воспринимать происходящее. Ноги налились свинцом, вниз по спине будто поползло что-то гадкое. Тело боялось. Тело! Собственный страх привел вдруг Ланса в ярость. Еще секунда — и он бросился бы, наверное, на куратора, пользуясь зубами, ногтями и всем, что подвернется под руку.
Но Тимоти Шерман тоже не даром провел в этой школе больше 10 лет. Дверь вдруг открылась… Это Тимоти, нажав ногой на кнопку, вызвал охрану. Ланс не сопротивлялся — на это уже не было сил. Вспышка ярости, казалось, сожрала всю его энергию.
Охранник вел Лайтмена в левое крыло школы, туда, куда мальчишек обычно не допускали. Ланс знал, что там располагается Мутационный центр — место, про которое ходили жуткие слухи. Ужас того, что с ним могут сделать, сковал мальчика, он почти не видел, куда его ведут. Воображение рисовало то мозг, впаянный в стеклянную колбу с проводами, а рядом тело с вживленным мозгом обезьяны, которое подчиняется теперь всем командам Шермана, то шлемы с присосками и медицинские комнаты, больше похожие на камеры пыток… Белый коридор, белые двери, люди с белыми повязками через все лицо…
Охранник втолкнул Ланса в одну из дверей. Мальчишку тут же перехватил санитар. Ланс вздрогнул от его прикосновения, как от удара током. Комната, в которую привели Лайтмена, ошеломила его своими размерами. Здесь можно было бы разместить бассейн или площадку для игры в баскетбол. Все оборудование — компьютерные панели, экраны, еще какие-то штуки — было вмонтировано в стены. В центре стояло лишь огромное стальное кресло, и блестящий шлем был укреплен над ним. Двое в белом катили тележки с инструментами.
Ланса подвели к креслу, вернее, почти подтащили — ноги отказывались ему подчиняться. Сзади кто-то (Ланс не видел его, просто ощутил присутствие) звякнул инструментами. Лайтмен почувствовал укол и чуть не вскрикнул от боли. Санитар перехватил его, чтобы удобнее было держать, и мальчик увидел склоняющееся над ним остроносое сухое, морщинистое лицо. Он не узнал его, но узнал тошнотворный сладковатый запах.
— Шеф просил вас проконсультировать этот случай лично, доктор Сигби, — сказал санитар.
Мальчика посадили в кресло и привязали ремнями. Потом надели шлем. В первые секунды Ланс испытал ужас полного одиночества — он перестал видеть, слышать, чувствовать… Но тут же понял, что все-таки не один. Что-то чужое ползло в его мозг, как бы раздвигая сознание и поедая лишние кусочки… Вспышка боли пронзила Лайта, и он провалился куда-то в темноту.
Очнулся он в карцере. Голова была словно набита ватой. Мучительно болел от перенесенного ужаса живот. Язык был сделан из губки, рот из металла, а все тело из комка боли и грязи.
Ланс уткнулся лицом в откидную доску, заменявшую в карцере кровать. Он не хотел, чтобы кто- нибудь увидел на экране, какое у него сейчас лицо. Со стороны могло показаться, что Лайтмен плачет, но это было не так. С самого раннего детства он не умел плакать. Зато умел ненавидеть — коротенькая жизнь научила его только этому.
Ланс вспомнил, что с ним произошло, и вдруг ему показалось, что и в кабинете Тимоти, и в комнате с креслом он испытал не только ужас и боль. Вернее, эти два чувства на самом пике принесли ему и удовольствие тоже. Особенно, когда Тимоти занес над ним хлыст… Алану сделалось тогда страшно и… легко. Теперь он был уверен, что почти не ощутил бы боли, начни тогда куратор его бить. «В этой проклятой школе так мало удовольствий, — подумал Ланс, — что даже в собственном страхе можно найти какой-то кайф. Интересно, а в чужом?»
Самым нерасторопным оказался кролик. Лайтмен убил его в пяти километрах от квадрата Х. Он подвесил тушку на дерево, содрал чулком мягкую шкурку и, срезая полоски мяса, задумчиво бросал их в рот.
Пища в этот раз не доставила ему удовольствия. Хандра не отступила, к тому же он серьезно сомневался в последовательности своих действий. Ланса беспокоило, что он до сих пор не приступил к выполнению собственно задания. И, мало того, ему вообще не хотелось к нему приступать. Ну ладно, вырвался из города, развлекся, но почему бы теперь не поставить камеры в квадрате Х? Потом все равно придется дежурить возле них, тут бы и поразвлечься, и фильм поснимать. Но какое-то 128-е чувство предупреждало Лайтмена — с квадратом Х все не так просто, лучше будет, если он не станет туда соваться вообще.
Ланс облизал пальцы — логически вычислить причину своего беспокойства он не мог. Ну и черт с ней.
Чуткое ухо Лайтмена давно уловило шевеление в кустах, а спина так просто вибрировала от ощущения чужого взгляда. За ним следили, но следящий не был человеком. Лайт присел на корточки и призывно зарычал — у него это здорово выходило. И самка ягуара ответила ему. Крупная кошка вышла из
