садимся в полупустой вагон. Ехать нам с пересадкой больше часа. Я развлекаю Костьку, по-разному переиначивая названия станций: «Чертановская» – У-черта-на куличках, «Нагорная» – На-горе, «Нагатинская» – На-дороге-через-гать. Не через гать, собственно, а через болото, гать – это сама дорога и есть, но так короче и смешнее. Мы любим эту игру – играть в нее приходится частенько.
После пересадки в центре до «Кунцево» поезд идет в основном по улице, и Костька просто смотрит в окно. Когда мы выходим из метро, на улице уже сумерки и яснее ощущается легкий морозец. Может, зима уж начнется. Хотя вряд ли, рановато для зимы.
Тетя моя живет близко от метро, в старом кирпичном доме без лифта. Мы подымаемся по лестнице на третий этаж. Ох, ведь я опять забыла позвонить, вот будет номер, если ее все-таки не окажется дома. Но тут из-за двери раздается шорох шагов, нам открывают. Ура!
Моя тетя Таня низенькая, круглая, добрая. Всю жизнь она проработала учительницей начальных классов, сейчас на пенсии. Жизнь ее сложилась как-то очень несчастливо. С мужем развелась еще в молодости, единственный сын погиб, не дожив до тридцати лет, сама она долго и тяжело болела. Они с бабушкой, тетиной и маминой мамой, жили здесь вдвоем, пока два года назад бабушка не умерла. Теперь тетя Таня живет в этой квартире одна. Она молодец, несмотря ни на что, всегда бодрая, всегда занята чем-то хозяйственно-производительным. Каждое лето она обеспечивает всех нас вареньями, компотами и соленьями на любой вкус. У нее на кухне постоянно что-нибудь варится, парится, тушится, а тетя Таня ходит в переднике с ложкой в руке и приговаривает: «Вот, попробуй, это я по новому рецепту готовлю».
И сейчас она открывает нам дверь, а из кухни слышится шипение чего-то убежавшего.
Я раздеваю Костьку, тетя тут же со словами: «Идем, Костя, я тебе сейчас дам одну замечательную книжку», – уводит его в комнату. Мне не хочется оставаться здесь надолго, у меня есть некоторые планы на этот вечер, поэтому, не раздеваясь, а только вытерев ноги, я прохожу за ними, чтобы показать привезенные одежки. Тетя Таня предлагает мне чаю, пирога, супа, но я ото всего отказываюсь, не соблазняясь даже на знаменитые теткины соленые огурцы, и, сославшись на кучу дел, прощаюсь.
Вообще-то никакой кучи дел у меня нет, то есть в принципе есть, но не прямо сейчас.
Сейчас-то как раз делать почти нечего. По-хорошему, надо было бы от тетки позвонить, но из каких-то дурацких предубеждений я этого не сделала, вот и буду сейчас мучиться с автоматами.
Позвонить мне надо... М-м-м... Этому своему, ну как его... В общем, хахалю. Не люблю я этого слова, но сейчас, слегка мучаясь совестью, я себя ощущаю именно так: ребенка сплавила, а сама, крадучись, тайком, идет звонить из автомата, сказать, что вечер свободный. Кому звонить? Ясно, хахалю.
Исправный автомат удается найти с третьей попытки. Из двух предыдущих один вообще не гудел, а другой нагло сожрал мою двушку и отключился. Двушка, между прочим, у меня осталась последняя. Погибнет и эта – новых фиг достанешь, в метро не меняют, в магазинах тоже, один шанс – выклянчить у какого-нибудь прохожего. Отстояв очередь в три человека, прижимаю наконец к уху еще теплую трубку и, не снимая варежки, кручу диск, набирая номер. Гудок. Никого. Снимаю варежку, набираю на всякий случай еще раз, стылый диск липнет к пальцам – то же самое. Ну и пожалуйста! Не больно-то и хотелось. Поеду сейчас домой и буду писать диплом до посинения.
Почему-то домой я не еду, а на «Боровицкой» вместо пересадки иду к выходу, подымаюсь по эскалатору, переход, выход из метро, толпа, еще один переход, теперь подземный, и я оказываюсь на Суворовском бульваре. Не хочу на Суворовский, вскакиваю в удачно подошедший пятнадцатый троллейбус, проезжаю две остановки и выхожу у Никитских ворот.
Теперь я на Тверском. Из всех московских бульваров я почему-то всегда больше всех любила именно Тверской. Сколько я на нем гуляла с коляской, Костька учился здесь ходить, а, может быть, эта любовь сохранилась еще со времен моего детства, когда мы часто бывали тут с мамой. Мы жили тогда в самом начале улицы Горького, напротив магазина «Пионер», а после, когда я только вышла замуж, то жила у свекрови на Малой Бронной.
Свекровь моя (я зову ее Таней, а Костька – Татой) и сейчас тут живет, она вообще прожила всю жизнь в одном и том же доме. Даже я за свои двадцать три уже не раз успела переехать из одной квартиры в другую, то есть сначала с родителями, а потом уже сама. Да вообще-то тоже не так много – сперва мы с мужем жили у Тани, а потом уехали в квартиру на «Южной». Это жилье досталось нам просто чудом, у мамы на работе образовался строительный кооператив, она в него вступила, мы поназанимали денег и через год уже въехали, а еще через полгода начались все эти экономические пертурбации, деньги подешевели, а квартиры строиться вообще перестали. Так что нам с квартирой сказочно повезло. Повезло-то повезло, и квартира очень хорошая (и, кстати, как права была мама, отказавшись взять деньги на квартиру у Димкиных родных, хотя они предлагали, а денег нам не хватало; но я разошлась с мужем почти сразу после переезда, и квартира осталась нам с Костькой, а так бы пришлось ее разменивать, ну неважно), квартира отличная, но я сильно тоскую по жизни в центре. Хотя мне сейчас от метро два шага, а в магазинах везде одинаково пусто, но просто глянешь в одно окно – Варшавское шоссе, ветер свистит, вдали горит здоровенными синими буквами надпись «Автобаза», глянешь в другое – чужой дом равнодушно смотрит сотнями окон. Разве это город? Нет, город – это здесь, в центре, тут он живой, настоящий, именно тут его сущность и суть. Дома все разные, и окошки разные, и кажется, что там, за окошками, у всех происходит какая-то такая уютная замечательная жизнь, совсем как в детстве, когда ни проблем тебе, ни забот. Жизнь происходит, а я сижу где-то на окраине с надписью «Автобаза», и даже телефона у меня нет. А может, дело вовсе не в том, в центре или на окраине, а просто мне тоскливо оттого, что я там одна. Вот вернусь сейчас домой, и что? Ребенка и того нету. Определенно не хочу.
Я медленно иду по боковой аллее бульвара, под ногами похрустывает иголочками зарождающийся ледок, поблескивая в желтоватом свете фонарей. Может, все-таки уже наступит зима? Все-таки будет не так уныло, не люблю я позднюю осень, вся она серая, размытая, неясная. А зима – это снег и мороз, все сверкает, можно уехать куда-нибудь в лес, кататься там на лыжах и лепить для Костьки снежную бабу.
Впереди уже светится огнями Пушкинская площадь, бульвар кончается, пришла. Ну и куда мне теперь? Подхожу к автомату возле магазина «Армения», набираю все тот же номер. Никого. Смотрю на часы, времени без двадцати семь, решительно сую в щель последнюю двушку и звоню своей институтской подружке Ляле. Гудок, еще один, трубку снимают.
– Ляль, привет, это я. Вы дома, можно к вам? Я на Пушке, еду, прямо сейчас.
Все, по крайней мере на этот вечер у меня есть приют и компания, мы будем пить чай, петь песни под гитару и трепаться за жизнь.
Домой я возвращаюсь около полуночи. Ко мне с плачем и повизгиванием кидается собака, бедная девочка, сидела тут все это время одна голодная. Бегом выгуливаю ее, кормлю, чтобы не возиться, остатками супа, стелю себе постель в Костькиной комнате – когда я одна, мне там уютнее. Будильник, душ, спать. Собака, пользуясь моим чувством вины, залезает на кровать и возится, пыхтя, в ногах. Пихаю ее пяткой сквозь одеяло, она затихает, и я тоже проваливаюсь в мягкое, теплое облако сна.
СРЕДА, 21 ноября
Сегодня я просыпаюсь без десяти семь сама, безо всяких посторонних вмешательств вроде будильника или той же собаки. Собака, кстати, вообще еще спит, даже похрапывает. Еще бы ей не спать, со мной-то в кровати. Костьки нет, поэтому можно было бы немного поваляться в постели, времени на все хватит – без ребенка я могу собраться мгновенно. Но искушение в кои-то веки самой разбудить собаку пересиливает. Пусть тоже узнает, противная, думаю я, и начинаю ее тормошить. Проснувшись, она, ясное дело, тут же вспоминает, что ей до зарезу нужна прогулка, и далее утро развивается по известному сценарию.
Погода решила временно исправиться, сегодня в виде исключения нет ни снега, ни дождя, небо ясное, солнышко светит. Ночью подморозило, нет противного хлюпанья под ногами, и вдоль обочин поблескивает немного снежка. У собаки мерзнут с непривычки лапы, она смешно поджимает их все по очереди, пытаясь передвигаться на трех ногах. Моим ногам в резиновых ботах тоже не жарко, да и плащ, надетый по привычке прямо на халат, продувается довольно-таки ощутимо. Днем, конечно, будет теплее, весь снег растает и потечет, но все равно, пожалуй, формально уже можно переходить на зимнюю форму
