Князь продолжал:
– Поможем ныне Кудряю – глядишь, отобьётся. А у нас случится нужда, за нас булгары встанут. В дружбе клялся хан! Нам ли, словене, первым своё слово крепкое по ветру пускать?
Тут осипшим от бешенства голосом перебил его боярин Вышата:
– За всех, князь, говорить не моги! Ты один, не подумавши, с ханом братался. То дело твоё, а расхлебывать не тебе одному! Не навоевался, летось по дань ходивши? Мало крови пролил?.. Мечом о шеломы не вдосталь позвонил? Славы себе всё ищешь… а нам горе одно…
Его, Вышату, тоже подняли высоко на щите. Была у него своя дружина, были и верные холопья.
Да вот не рассчитал старый боярин! Вся Круглица, как один человек, грянула яростным криком. Вышата пытался говорить ещё, жилы на побагровевшей шее то надувались, то опадали. Но рот раскрывался, как у немого, голоса никто не слыхал.
Заворочался и многодумный Господин Кременец… Заорали друг дружке в ухо бородатые мужи, нестерпимо высоко взвились женские голоса. Принялись толкаться, вертеть головами. Самые горячие засучивали рукава. Ещё малость поговорят, да и пойдут брать один другого за бороды. А там – конец на конец. И добро, если с одними только кулаками.
Чурила стоял подбоченясь, прочно расставив на щите мягкие кожаные сапоги… Издали видный княжеский плащ костром горел на ветру.
Не торопясь нагнулся он к державшим его и спросил:
– Умаялись, хоробрые?
– Сдюжим, – проворчал кто-то в ответ. – Ты, Мстиславич, говори знай, об нас не думай…
Тут-то Чурила и вскинул резко правую руку. И как-то так это у него вышло, что вся огромная толпа заметила и стала смолкать, отодвигая на потом рождавшиеся ссоры.
– Брат или не брат мне Кудряй-хан! – уже в полную боевую мощь загремел княжеский голос. – Брат или не брат, а сосед! А не мне одному сосед, всем! И тебе, Вышата, тоже! А нам ли забыть, что бывает, когда соседи в ссоре живут!
Молча сидевший Радим низко наклонил кудрявую голову… То ли согласно, то ли повинно. Но тут и его подхватили десятка два рук. Преданные кругличане, и прежде всех – Вячко. Да и взметнули повыше, чтобы видели все!
– Думай, Вышата Добрынич, – услыхал Радим свой собственный голос. – Хорошо думай со своими кончанскими, пока ножа к горлу не приставили. Я-то, Добрынич, того ножа пробовал…
Зычностью голоса он с кременецким князем равняться ещё не мог. Но Чурила протянул ему руку, точно хотел пожать её над головами людей… И вновь вся Круглица зарокотала воинственным криком.
А Халльгрим Виглафссон посмотрел на великий тинг и поправил на боку подаренный конунгом меч. Вновь встали перед глазами чёрные скалы, и волны загрохотали у их подножия, и чайки с криком понеслись куда-то за горизонт…
Ничего этого он не увидит до следующей весны. Если, конечно, вовсе останется жив.
Он отогнал видение и тем же движением, что конунг, вскинул правую руку. И мечи торсфиордцев за его спиной вылетели из ножен. И трижды плашмя грянули в гулкие щиты: вапнатак!
…Они снова стояли под дубом, вокруг жилища богов. Дружины князей и вои – мирный люд, взявшийся в нужде за копья и топоры. Кто на коне, кто пеш. Прежде чем отправляться в поход, следовало спросить совета у небес. Так делали всегда.
Накануне старые старики начисто вымели в святилище пол. Решать предстояло о важном, и потому деды не смели в присутствии Богов даже дышать. Бежмя выбегали наружу и там переводили дух.
Для гадания землю потревожили копьями. Всадили их крест-накрест, трижды по два, в нескольких шагах одни от других. Ратники притихли, когда из ограды вывели под уздцы белоснежного жеребца… Тот был украшен сбруей и седлом, какими не мог похвалиться сам князь: конь принадлежал Даждьбогу. Хранители святилища выгуливали и холили скакуна. Но по утрам иногда находили его взмыленным и усталым, точно после дальнего бега. Это Даждьбог, пропадая на ночь с небес, ездил на нём сражаться с силами тьмы. Последнее время такое приключалось всё чаще…
Вот коня подвели к копьям. Старик поклонился ему и отпустил поводья. Божество сошло с неба, незримо заняло пустое седло.
Не дыша глядел Чурила. Молча застыли бояре. Без звука лезли друг другу на плечи простые вои… Если Даждьбогов скакун хоть раз занесёт левую ногу прежде правой, о походе надо будет подумать ещё ой как хорошо.
Знакомые руки протягивали коню пахучий, свежий ломоть… Конь обнюхал первую из трёх преград и легко переступил её с правой ноги.
Даже Булан, мало знакомый со словенским обычаем, с почтением глядел на жеребца. Мудрость коня – от Богов. Его совет – совет вечного неба.
А Халльгрим, тот просто молчал. Сам он скорее стал бы спрашивать у всеведущих рун. Но что проку гадать, когда всё будет так, как прикажет Торлейв конунг…
И во второй раз конь переступил так же, как и в первый. Князь чуть перевел дух. Слепой Радим крепко сжал его локоть. Тишина говорила ему, что всё шло хорошо.
Но уж больно заманчиво пах тёплый хлеб… Нетерпеливо фыркнул Даждьбогов скакун. Да и прыгнул через третьи копья обеими ногами враз.
Глядевшие вздрогнули…
Вышата опамятовался первым:
– Не пойдём! Даждьбогу то неугодно!
Но княжьи уже кинулись вперёд. Сцепили локти над травой, примятой священными копытами. Как и на вече, голос боярина потонул в шуме людском… Расталкивая сгрудившихся, могучие гридни бережно, под руки, провели к копьям старейшего из старцев.
Великомудрый дед опустился на ветхие колени, воздел бороду к небу и беззубо зашамкал, призывая трижды светлое солнце явить свою волю… Потом расправил перстами траву, разыскивая следы копыт.
– Ну? – жадно спросил его Чурила. – Что там?
Старик не шелохнулся. Точно и не князь спрашивал его, а неразумный отрок. Чурила, смущённый, подался на шаг назад. Больше спрашивать он не станет. Пусть тот возится хоть до завтра!
Старческие пальцы мучительно долго ощупывали и гладили землю. Наконец дед поднял глаза и проговорил тихо и просто:
– От правого копыта след глубже…
13
Далеко, далеко, под жаркими лучами полудня стоял город с белыми стенами.
Поколения жителей степи разбивали здесь свои юрты. Ибо рядом текла великая река Атыл, и каждый год подходило время лова лакомой рыбы, спешившей на нерест.
А потом вновь свёртывали войлочные жилища и откочёвывали прочь. На зелёном мысу оставались черепки разбитой посуды, кости овец и съеденной рыбы, потерянные украшения и забытые игрушки. От весны до весны, до нового возвращения людей, всё это подёргивал тонкой пылью вечно дующий ветер…
Но однажды люди решили не уходить.
И кто-то первым бросил в землю зерно. Кто-то, утомленный ежедневным гончарным трудом, приспособил вертящийся круг. Кто-то посадил возле юрты первую виноградную лозу…
А после устроенной соседями ночной баранты выросла и стена. Не из кирпича – из кирпича, не перенося равных, строил один только повелитель хакан. Люди наломали поблизости белого известняка, вытесали ровные плиты. Начертали на них письмена. Озорные руки нарисовали лошадей и ослов. Всему научается человек, случись только нужда!
И встал над рекой ещё один саркел. Сар-кел – белая крепость. И населили её воины, земледельцы, ремесленники, купцы. И окружили её виноградники, возделанные поля, необозримые душистые сады…
Нынче в саркеле было людно. Уже много дней бурлил вокруг города разноязыкий воинский лагерь. Воины покупали у жителей коней, рыбу, лепёшки. Продавали нажитое в прежних походах. Всадники побогаче приценивались к медной и железной посуде. Чтобы не билась в дальнем пути. Кому продавать было нечего, месили возле костров глину с песком и лепили котелки впрок. Побьются – напекут новых… И
