И почти сразу же вернулись.
Бьёрн Олавссон, ощерившись, нёс на руках своего младшего брата. Шея Гуннара была обмотана окровавленной тряпкой. Он стонал, не открывая глаз. Сигурд шёл сзади и волок неведомое оружие: маленький, но очень тугой лук, посаженный на деревянное ложе.
Халльгрим спросил их:
– Что у вас случилось?
Бьёрн осторожно уложил брата на разостланное одеяло: – А сам что, не видишь? Эта штука в него выстрелила, когда он задел за верёвку. А людей мы там не нашли.
Уж если бы нашли, Бьёрн наверняка срубил бы им головы. Сигурд пнул ногой искорёженный самострел.
Олав склонился над сыном, называя его по имени. Гуннар не отозвался. Седая борода Можжевельника задрожала:
– Я делаюсь стар… Скорей бы уже Один призвал меня к себе! Лучше бы я встречал вас в Вальхалле… а не провожал туда одного за другим.
Бьёрн крепко взял его за локоть, отвёл прочь.
– Гудрёду, как мне думается, ещё долго придётся скучать там без нас. Ничего с Гуннаром не будет!
Халльгрим между тем расспрашивал Сигурда.
– Мы и раньше там ходили, – растерянно говорил меньшой Олавссон. – И там никогда не стреляло. Может быть, это финны охотились?
Халльгрим заставил его припомнить, как именно была растянута верёвка, за которую злополучный Гуннар зацепился ногой. Где стоял самострел… А после сказал:
– Не на зверя охотились те финны. И пусть распадётся мой щит, если не придётся нам ещё познакомиться с теми охотниками поближе!
Чужой лес глухо шумел над их головами. О чём шумел? О том, что они были всего лишь горсточкой людей на огромной и неприветливой земле… И низкое небо равнодушно плыло над ними. И родным здесь было только море.
Да и оно должно было не сегодня-завтра остаться за спиной. И может быть – навсегда!
Не таких, как они, принимала в себя Гардарики. Принимала без всплеска, без следа, без вести домой…
Когда приблизился вечер, Халльгрим приказал выставить двойное число сторожей. И он не ошибся.
Среди ночи около кнарра поднялась молчаливая и яростная возня. Затем послышались крики: кричал Бьёрн. Воины, умевшие мгновенно сбрасывать сон, кинулись на помощь. Выдёргивали из ножен оружие, хватали головни из костров.
Возле кнарра на земле лежал человек. Рослый светлоголовый парень в диковинной одежде. Бьёрн Олавссон сидел на нём верхом, стискивая коленями бешено извивавшееся тело, и длинной верёвкой вязал пленнику руки. Поодаль валялись пучки сухой соломы, а в соломе – стальное кресало и кремень.
– А ну, подними-ка его, – сказал Бьёрну Халльгрим.
Сын кормщика неторопливо слез со спины парня, взял его за шиворот и сильным рывком заставил встать. Тот, не долго думая, лягнул его ногой. Бьёрн молча сгрёб пленника за волосы и кольнул в рёбра концом ножа… Парень вздрогнул и остался стоять неподвижно.
– Ты кто такой? – спросил его Халльгрим.
Северной речи пленник не понял, но догадаться, о чём спрашивали, было нетрудно. Он поднял голову и гордо ответил:
– Ингрикот!
Халльгрим указал ему на солому:
– Твоё?
Парень что-то ответил на своём языке.
– От него зверем пахнет, – сказал Сигурд. – Лосем. Может, он оборотень?
Халльгрим поискал глазами Можжевельника. Но Олав, встретив его взгляд, только пожал плечами. Семь раз он бывал в здешних местах и неплохо знал реку. Но не имел никаких дел с племенем ингрикот и тем более не знал языка.
– Я подвесил бы его вверх ногами, – сказал Бьёрн. – Над костром. А если брату сделается хуже…
– Помолчи, Бьёрн, – перебил Халльгрим. – Спросят тебя, тогда и посоветуешь. Давайте-ка его к свету… И пусть позовут сюда раба, которого Ас-стейнн-ки купила в Бирке!
Пленника поставили так, чтобы его освещало пламя. Он молчал и больше не пытался сопротивляться, но светлые глаза люто горели из-под бровей. И уже не казалось удивительным, что он обманул бдительную стражу и почти добрался до корабля! Это был его родной лес, а сам он родился финном и, стало быть, колдуном. Все финны колдуны. С него станется вмиг обрасти перьями и птицей взмыть в небо! Это хорошо, что Бьёрн успел связать ему руки. Со связанными руками колдовать нельзя, кто же этого не знает.
Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. Подошёл Улеб и с ним сама Звениславка.
– Ас-стейнн-ки, – обратился к ней Халльгрим. Он сидел против пленника, на одном из катков, подпиравших киль чёрного корабля. – Ты говорила, твой невольник родом из Альдейгьюборга, значит, знает этот народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой и зачем пришёл. Он называет себя ингром!
Улеб по-урмански понимал лучше не надо: всё-таки в Ладоге родился, а туда, как в Бирку, кто только не приезжал. Ишь, князь-то заморский – погнушался обратиться к холопу, с госпожой заговорил! А давно ли именитые люди звали его по имени-отчеству, а кто победней, те вовсе в пояс кланялись стеклу кузнецу, в славной Ладоге всем известному!
– Улебушко Тужирич, – обернулась к нему Звениславка. – Слышишь, Виглавич поговорить тебя просит…
Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы как подобало, ей отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду – эх, и счастлив же будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолаге ижорцу… А что?
Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:
– Говорить-то что?
Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:
– Ты, трэль, знаешь ли этот народ?
Улеб ответил тяжело и с ненавистью:
– Знаю! Живут они здесь, на Неве, а пришли, говорят, откуда-то с севера. Мы ижорой их зовём…
Халльгрим положил ногу на ногу.
– Переведи-ка ему… Я хочу знать, кто он и что ему здесь понадобилось!
Улеб повернулся к пленнику – но тот неожиданно обратился к нему первым.
– С ними плывёшь? – недобро щурясь, спросил он Улеба на ломаном языке. – Прилип к сапогам, грязь болотная?
– Не тебе меня лаять! – по-корельски осадил его Улеб. – Не на того гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе, дурню, хочу. А кроме меня да хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто ты такой есть.
Ижор посмотрел на него так, словно это не он, а Улеб стоял со скрученными руками.
– Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одному большому камню и подарят речному хозяину. А хозяйку твою…
– Что он там говорит? – спросил Халльгрим. – Переведи!
– Ругается, – ответил Улеб. – Обещает в реку побросать!
Тут пленник заговорил снова, и Улеб добавил:
– Ещё просит, чтобы развязали. Так ни слова больше не молвит…
Хельги Виглафссон стоял рядом с братом и молчал, не участвуя в допросе. Он прибежал голый до пояса – длинный шрам, оставленный секирой Рунольва, белел на груди.
– Пускай развяжут, – сказал он, выслушав ижора. – Никуда не денется.
Бьёрн и Сигурд не двинулись с места, возиться с верёвками пришлось Улебу. Узлы были затянуты от души – еле совладал. Ижор двинул посиневшими запястьями и не сдержал сиплого вздоха.
– Теперь пусть говорит, – велел Халльгрим. – Пусть скажет, почему он решил сжечь корабль! Я не
