отражающими отношения взрослых. А между новыми господами и обслуживающим персоналом. И те и другие в основном были людьми из народа.
Царские слуги: постельничьи, повара, лакеи, кучера — получали вознаграждения если не из царских рук, то из царских карманов. И в их сознании жило понятие, что служат они самому господину, а посредники, из рук которых получали деньги, люди преходящие. Оттого и усердие было личностным. Слуга Александра I любил своего императора как человека, обижался и сердился на него как на человека, заботился как о человеке. Императорство было лишь нимбом над головой.
Советская власть сильно сократила штат домашней обслуги, да и принципы стали другими: повара, домработницы, шоферы служили в спецотряде Кремля, подчинялись ЧК, позднее КГБ, получали зарплату от государства, и обслуживаемые ими люди были для них прежде всего фантомами власти, а потом уже личностями.
В сознании народа быстро укрепилась мысль, что в Стране Советов все равны. Ощущение равенства с вышестоящим давало слугам подсознательное и сознательное чувство презрения, превосходства, снисходительности — в зависимости от сочетания уровней внутренней культуры тех и других.
Особое место занимала охрана Кремля — те люди, которые отвечали за безопасность вождей, их жен и детей. Это был мир приказа и подчинения. Охрана знала о кремлевской жизни более, чем сама кремлевская жизнь знала о себе, — и в том была особенность профессии. Охранники молчали, потому что болтливость опасна для них, но они точно и правильно оценивали все ситуации, имея возможность быть внутри них и как бы в стороне.
В своей книге «Москва. Кремль. Охрана» Михаил Докучаев, заместитель начальника 9-го управления КГБ СССР, то есть почти что глава знаменитой «девятки» — охраны Кремля, прошедший рядом с Брежневым долгие годы жизни, дает оценку службе кремлевской безопасности:
«Это весьма тонкое, можно сказать, ювелирное дело, успех которого зависит от того, насколько четко личный состав знает свои обязанности, насколько он сообразителен, находчив и вынослив…
В работе сотрудника безопасности не все идет гладко, а порой даже сложно и трагично. Его судьба может зависеть от неправильно истолкованного мимолетного взгляда на охраняемого или на кого-то из членов его семьи, а иногда и от неточного ответа на вопрос. Однако самое неприятное — это когда в дело охраны вмешиваются жены руководителей, их дети и даже зятья«.
Докучаев приводит цитаты из негласного циркуляра для кремлевских служб:
«В работе сотрудников безопасности и обслуживающего персонала на дачах, в квартирах, во время отдыха не допускается излишнего предпочтения женской половине семьи охраняемого, чтобы не вызвать ревность и подозрения.
Со стороны официанток и сестер-хозяек не должно быть таких проявлений в отношении охраняемого лица и других родственников — мужчин.
В этой части имело место немало неприятных случаев, в результате чего сотрудники всегда оказывались виноватыми: их переводили на другие работы, а чаще увольняли со службы«.
Привыкший никогда не выносить сор из «кремлевской избы», Докучаев не приводит ни одного примера, оставляя читателя облизываться сухими губами и вспоминать лишь далекие времена, когда император Павел I хотел официально объявить о незаконности своего сына Николая, ставшего позднее императором Николаем I, подозревая свою жену Марию Федоровну в интимной близости со слугой, гоф- фурьером Бабкиным.
Безымянные откровения Докучаева вызывают в памяти одно существенное нарушение, на которое служба охраны крепко закрывала глаза. Много лет Сталина обслуживала официантка Валечка Истомина. Ни для кого из окружения вождя не было секретом то обстоятельство, что Валечка и одинокий Иосиф Виссарионович находятся в долгой, стабильной интимной связи. Она рыдала над его мертвым телом так, как может рыдать только жена или очень близкая женщина. Впрочем, разве в дни его похорон миллионы женщин не рыдали так, словно потеряли самого близкого человека?
«Особенно много хлопот, а порой и неприятностей доставляли сотрудникам охраны „хозяйки“ — как называют жен высоких руководителей. Дело в том, что многие из них не только переложили хозяйственные заботы на обслуживающий персонал, но и подчас предъявляли просто невыполнимые требования. Возражения в таких случаях считаются недопустимыми, а когда такое случается, то кончается неприятностями», — пишет Докучаев.
Могу его дополнить, не называя имен, — «слуги» до сих пор боятся последствий.
Каких только «хозяек» не перевидали охранники, домработницы, шоферы, повара.
— Я тихо жил с хозяйкой. Она сама настояла, говорит: «Муж занят, ему не до меня, да и не может он ничего, а ты обязан соблюдать его интересы, чтобы я удовлетворена была и мужу не досаждала». Хорошо жили несколько лет, пока его не отправили за границу, — это признание охранника сталинского, послевоенного времени.
— Заботливая мамаша хотела подложить меня в кровать своему недорослю, а когда я сказала, что это не входит в мои обязанности, она потребовала, чтобы меня за грубость убрали из дому. И убрали, — говорит горничная одной из правительственных дач хрущевского периода.
— Хозяйка требует открыть рот, чтобы посмотреть, не съел ли я по дороге печенье из кулька, пока вез ей кремлевский обед, — говорит шофер о жене крупного деятеля брежневского времени, — так бы и задушил ее собственными руками!
«Спецгоспожи», встречаясь в столовой, в ателье, в больнице или в поликлинике, много говорили о своих квартирах, дачах, прислуге, охране, обсуждали их так досконально, словно и не о чем было больше говорить. Я изредка попадала в эпицентр таких разговоров, от них несло бессмыслицей и скукой. И думала: «Неужели они не понимают, что все это — не навсегда?»
«Как правило, жены высоких советских руководителей ко времени вступления своих мужей в должности в Кремле или на Старой площади были уже довольно пожилого возраста, и такие черты характера, как забывчивость, раздражительность и капризность, а у некоторых придирчивость и стяжательство, не являлись редкостью, — пишет Докучаев, — по этой причине они забывали, куда клали вещи, и обвиняли в воровстве сестер-хозяек. Позднее они их находили, но извиняться и не помышляли».
Могу и тут добавить.
Бывали другие ситуации. На правительственной даче моих знакомых на Николиной Горе была очень суровая и жесткая горничная. Она никогда не улыбалась, не поддерживала никаких разговоров и уходила с работы ровно в шесть. Когда «хозяйка» однажды попросила ее задержаться, она ответила:
— Я вам не служанка, а вы мне не госпожа. Вы не имеете права требовать от меня остаться больше положенного срока.
«Хозяйка» боялась ее, но по неопытности своей в кремлевской атмосфере стеснялась попросить сменить горничную на более приветливую. Она избрала неверный тон: лебезила перед горничной, чувствовала себя как бы виноватой. Никакой реакции — само презрение. Лишь когда заболел «хозяин», очень сильно и безнадежно, и его жена, приехав на дачу из больницы, сказала той суровой женщине страшный диагноз и разрыдалась, горничная подошла к ней, обняла и сказала:
— Как несправедливо! Судьба карает хороших людей. А те, у кого я жила до вас, всю душу мне истрепали, во всех грехах обвиняли, им хоть бы что — здоровы. Он даже повышение получил.
И заплакали вместе.
Внешний облик кремлевских людей обретал черты стереотипов, диктуя «моду» в народ: средней упитанности сталинские вожди с усами или усиками, невысокие, как на подбор, во френчах и фуражках: а- ля Иосиф Виссарионович. Жены тоже — средней упитанности, скромно одетые — Сталин не любил легкомысленно наряженных женщин.
В хрущевские времена кремлевский тип расслабился, и в брежневские расслабление продолжалось: тела взбухли, люди становились похожи на взбесившееся тесто. Пузатые начальники и жены: «там, где брошка, там перед», переваливаясь, бродили по кремлевской поликлинике и по аллеям загородной больницы с надеждой похудеть. Носили бриллианты. По два-три на каждом пальце.
