одной из них, Ким Новак (она внешне очень похожа на Скобцеву. — Л.В.), удалось в начале 60-х побывать в Москве. Навестила она и газету «Известия».
В «Известиях» была напечатана большая статья об актерской судьбе и смерти Мэрилин Монро. Ее написал Мэлор Стуруа. Тогда этот наш поступок шокировал ортодоксальную публику. Мне передали и резкое замечание Суслова — нечего лить слезы по миллионерше.
Тяжко дались миллионы Мэрилин Монро. (Эта фраза Аджубея смешна: Монро тяжко дались не миллионы, их она зарабатывала с легкостью, ее съемочный день оплачивался неслыханно, — ей тяжко далась жизнь. — Л.В.) До сих пор Америка не знает, как и почему ушла из жизни эта блистательная женщина. Сама ли приняла смертельную дозу снотворного?
Погиб еще один человек, с которым я познакомился в тот вечер в «Беверли-Хиллз». Мы перекинулись с ним всего несколькими фразами. Он сам напомнил мне о первой встрече. Через несколько лет Джон Фицджеральд Кеннеди станет президентом Соединенных Штатов Америки и мне придется брать у него интервью«.
Сколько ностальгической амбиции в этом воспоминании!
Открытие Америки Аджубеем было скорее не открытием, а его продолжением. Юноша послевоенных лет не стал «стилягой», потому что был умен и дальновиден, но всегда в душе оставался приверженцем той жизни, которую удалось увидеть после войны через приоткрытый железный занавес.
Хорошо знаю журналистов хрущевской эпохи, влюбленных в Америку, но пишущих против нее, чтобы иметь возможность быть или бывать там. Эта раздвоенность разъедала их души. Мэлор Стуруа теперь живет в Америке. Обрел ли он свою гармонию? Впрочем, Мэлор всю жизнь пишет стихи, а у поэта всегда есть возможность уйти в Небо от любой разочаровывающей его реалии, будь то Россия, будь то Америка.
Алексею Ивановичу Аджубею было всего сорок лет, когда рухнул мир Никиты Хрущева. Если судить по воспоминанию его шурина Сергея Хрущева, Аджубей долго надеялся, что «Брежнева скинут» и придет Шелепин. Но этого не случилось, а реальность оказалась унылой.
Говорит Алексей Иванович: «После нескольких недель неопределенности наконец-то нашелся редактор, который соглашался взять меня на работу. Под разными предлогами отказывались многие. Главный редактор журнала «Советский Союз» Николай Грибачев, побеседовав с членами редколлегии, сказал: «Пусть приходит». (Не парадокс ли? Сталинского, ортодоксального образца человек, который не мог быть приятным Аджубею в годы его могущества, не побоялся. Единственный! — Л.В.) Так я стал заведовать отделом публицистики данного издания, выходящего на 20 языках в ста странах мира. «Заведовать» — это, пожалуй, громко сказано. Весь штат отдела состоял… из меня одного. Впрочем, такой вариант в ту пору меня вполне устраивал. Очень скоро Грибачев предложил мне псевдоним. Так я стал А.Родионовым. (Не исключаю того, что Грибачев, прежде чем взять Аджубея на работу, «провентилировал» этот вопрос в ЦК партии. Думаю, так оно и было, если кто-то из бывших хрущевцев, скорее всего Анастас Микоян, сам не подготовил почву и, посоветовавшись с самим Брежневым, подсказал Грибачеву, словно приказал. В псевдониме Родионов я слышу отголосок имени Рады. Назваться Радионовым было опасно. Буква «А» намекала на нее. — Л.В.) Однако распознали и Родионова. Пришлось уйти в «подполье». Договоры на те или иные журналистские работы заключали мои друзья, я выполнял заказ, они получали деньги и отдавали мне. Непростое занятие помогать таким образом своему собрату, и я очень ценю тех, кто шел на подобный риск. В это время я написал сценарии к нескольким документальным фильмам — об академиках Ландау, Прохорове, Несмеянове…
Постепенно я отучился писать от собственного имени. Не заготавливал записок в «стол», про запас в надежде, что наступит время, когда они смогут понадобиться. Завидовал тем, кто способен на такой гражданский подвиг. Знал, как тяжки их судьбы, как жестоко обходились с неугодными литераторами, отправляя их по диссидентским маршрутам.
И червь сомнения — да нужно ли кому-нибудь мое писание? — и страх за семью, детей, и внутренний цензор — все, вместе взятое, никак не вдохновляло«.
Не позавидуешь. Посочувствуешь. Хотя в сталинские времена Алексею Ивановичу, попади он в такую же ситуацию, пришлось бы валить лес в Сибири. В лучшем случае.
Мечта сорокалетнего свергнутого Аджубея не сбылась. Он не вернулся на свой олимп. Он дожил жизнь хозяином прелестной дачи в живописном поселке «Летчик-испытатель». Рада Никитична похоронила его.
Многие и сегодня помнят этот блистательный взлет — ни один кремлевский зять за все большевистские годы не обладал таким редакторским талантом, такой смелостью, таким мастерством журналиста, таким дарованием человека, любящего свой газетный коллектив.
«Эпоха Аджубея» — называют старые журналисты те десять лет.
Думаю, Алексею Ивановичу повезло дважды: первый раз, когда он женился на Раде и затем, став зятем Хрущева, использовал свои природные данные, второй раз, когда он, попав в опалу, смог опереться на женщину, о которой можно только мечтать: в трудную минуту она защитила его от звания зятя Хрущева своей выдержкой, волей. И любовью.
Месть за отца, или Битва книг обиженных сыновей
Вечная проблема отцов и детей, столь остро существовавшая в русской жизни и литературе прошлого века, с точностью названа романом Ивана Сергеевича Тургенева. Она показала победу отцов над детьми, а иначе и не могло быть во время, когда писался роман. Евгений Базаров — в этом имени есть намек на героя пушкинского романа в стихах: Евгений Онегин просыпал свои вольнолюбивые семена в разночинную среду. Но оба Евгения — герои разных времен, и это отражают фамилии. Там Онега, река, нечто текучее, неуловимое. У Тургенева базар, реальность и действие.
Тургенев умерщвляет Базарова, не зная, что делать с ним. Да и другие писатели его эпохи, хотя сама жизнь покажет, как преображаются в политиков вчерашние естествоиспытатели, не смогут, не захотят или поостерегутся выводить на свои страницы в качестве героев террористов и социалистов. Великие творцы девятнадцатого века уйдут либо в войну 1812 года, не доведя повествование до Сенатской площади, либо изобразят, как Достоевский, пародии на революционеров. А жизнь тем временем будет плодить их, чем дальше, тем определеннее.
Я перечитала роман «Отцы и дети», увидела в Базарове угаданные Тургеневым некоторые черты Дмитрия Каракозова… И подумала: Александр Ульянов действительно духовный сын Каракозова, он четко пошел вслед за ним.
В двадцатом веке наступили времена, когда отцов и детей смешали и разделили особые исторические события: из оппонентов они превратились во врагов.
Советская идеология предложила своему обществу тему отцов и детей в истории Павлика Морозова, мальчика, предавшего отца ради идеи, объявив Павлика образцом для подражания.
На протяжении большевистской истории отцы и дети должны были быть единодушны в преданности партии и правительству. Два афоризма: «Яблоко от яблони недалеко падает» и «Сын за отца не отвечает» противоречили один другому и на бумаге, и в жизни. Сталин на словах утверждал второй афоризм, а поступал согласно первому: дети отвечали за отцов с первой же минуты изгнания родителя из любых эшелонов власти. Особенно из кремлевского.
При Сталине дети Каменева, Бухарина, Троцкого, Уборевича, Тухачевского, Егорова и других — ответили.
При Хрущеве дети Берия, Маленкова и иже с ними тоже пусть не так страшно, но ответили.
При Брежневе — и Сергей Хрущев, и Аджубей, и другие, еще мягче, — ответили.
Всякое действие рождает противодействие. Получив возможность в конце столетия проявить характер и вернуть врагам отцов сыновний долг, кремлевские дети пишут…
