Старик развёл руками.
— Но они оставили себе надежду. Думаю, что на сегодняшний день тамплиеры[114] знают многое. Во всяком случае, им уже известно, что сила Ковчега заключается в трёх вещах, и что эти вещи существуют отдельно друг от друга. Песни трубадуров тому подтверждение. Вы, кстати, знаете, что первый, кто написал о Граале — Картьен де Труа, — служил при дворе графа де Шампань? Он был личным поэтом графини. Но вернёмся к началу нашего разговора. Теперь, после столь долгого рассказа, вы понимаете, зачем я здесь. И я жду от вас ответа.
Бертран Мартен долго молчал. Затем произнёс:
— Мы сохраним эти сокровища во благо человека.
Старик облегчённо вздохнул:
— Тогда я могу умереть спокойно.
Эти события пятилетней давности Бертран Мартен помнил так ясно и чётко, что мог почти дословно пересказать тот разговор. Теперь монаха уже нет в живых. А тайна, которую он берёг и охранял от людей все эти годы, стала тайной общины «совершенных».
Глава 14
Победитель не получает ничего
Прошло почти полгода с тех пор, как Пьер, Анри и Мигель обосновались в Монсегюре. Каждый из них выбрал свой путь, несмотря на то, что жили они фактически под одной крышей. Пьер проводил долгие часы среди катаров и проникся их учением. Пока он был лишь простым верующим, но всё сильнее склонялся к тому, чтобы принять обряд «concolamentum» и полностью отречься от мира.
В большей степени на решение Пьера стать катаром повлияло известие о смерти отца. Не выдержав пыток, Рауль де Брюи умер, однако успел передать весточку для сына, где просил его не покидать Монсегюр и подумать над решением стать «совершенным». Он писал: «Когда я искал подвигов во имя мирских нужд, то почти всегда достигал цели. Я разил врага, будь то правый бой или неправый, и не страшился смерти. Мне казалось, я жил правильно, но теперь понимаю, что только милосердие, праведность и покаяние есть истинные ценности…». Пьер долго переживал его смерть, и лишь прибытие матери в Монсегюр немного успокоило его сердце.
Анри, наоборот, не покидала мысль о мести. Он ненавидел инквизиторов и всех тех, кто отнял у него дом и достойное будущее. Уход от мирской суеты, смирение для него были равносильны признанию себя бессильным.
— Послушай, друг, — говорил ему Пьер, — над твоим сердцем властвуют злые демоны. Успокой его, и ты по-другому почувствуешь мир. Нельзя жить только ненавистью.
— Разве можно примирить ветер с огнём, море со скалами? Нет. В моём сердце царствуют не демоны, а справедливость. И успокоится оно только тогда, когда свершится правосудие. Если ты думаешь, что время сотрёт следы обид, то ошибаешься. Месть — это блюдо, которое едят охлаждённым. Чем дольше ждёшь, тем сильнее желание обратить назад зло, которое тебе причинили.
Воинственная настроенность Анри нашла отклик в душе начальника гарнизона Монсегюра Пьера Роже Мирепуа. Отчаянный юноша был принят в ряды защитников крепости. Оруженосцем его стал Мигель. Мальчишка гордился новым статусом и ни на шаг не отходил от своего кумира.
Если Монсегюр жил в относительном спокойствии, то жители Тулузского графства ежедневно принимали на себя удар инквизиционного трибунала. Каждое воскресенье там зачитывались длинные постановления и списки осуждённых на покаяние, количество которых еженедельно переваливало за сотню. Создавалось впечатление, что в Тулузе почти нет добропорядочных католиков и весь город пропитан ересью.
В Монсегюр поступали тревожные вести.
«В первое воскресенье Рождественского поста осудили на покаяние сто двадцать человек, половина из них были женщины. Некоторые осуждены были лишь за то, что встречали еретиков у своих знакомых; другие за то, что принесли из Константинополя какие-то священные пальмовые кресты и носили их на платье. В следующее воскресенье обратили сто четверых, из них одну женщину, за то, что она два раза имела несчастье видеть еретика. Вслед за этим девяносто и ещё пятьдесят человек… Для дня Спасителя было осуждено двести четыре человека. А сверх того отправленные с нарочной целью доминиканцы осудили в Монпелье и в Альтамонте по двадцати одному, в Кастельнове — одиннадцать, а в Муссаке — восемьдесят восемь человек…».
За несколько недель жертвами инквизиции стало более семисот человек.
Своими судилищами инквизиторы вызвали в народе такую ненависть, что того и гляди могло грянуть восстание. Граф Тулузский Раймонд VII не преминул воспользоваться ситуацией, чтобы вернуть себе былые владения и укрепить пошатнувшийся авторитет перед согражданами. Графу нужны были союзники. В апреле он выехал в Аженуа, чтобы встретиться с графом де Ла-Маршем, владельцем графства Пуатье. Подданные де Ла-Марша так же ненавидели французов, как и провансальцы. Переговоры прошли успешно. Из Аженуа граф Тулузский направился обратно к себе в столицу. По дороге ему сообщили, что Ла-Марш поднял восстание. С радостью в сердце Раймонд VII въехал в Тулузу, где тут же созвал всех знатных феодалов Лангедока. Граф Фуа подписал с Раймондом Тулузским акт клятвенного союза. Другие вельможи — графы Комминг, Арманьяк, виконты Нарбонны, Лотрека, депутаты Альби и другие — обещали графу Тулузскому своё содействие.
Все приготовления к восстанию граф проделывал тайно. Инквизиторы не опасались опального государя Тулузы. Более того, они получили от него бумагу с отречением от друзей, причастных к ереси, и с обещаниями всяческого содействия инквизиции. Ненавидя французов, отнявших у него родовые земли, граф, тем не менее, не хотел ссориться с Церковью. Вначале надо было восстановить свои прежние права, а потом уже пересматривать отношения с инквизиторами. Сейчас главное — воспользоваться назревшим недовольством подданных и выгнать французов со своей земли.
Весна стояла в самом разгаре. Всё утопало в бело-розовом кипении цветущих садов. Упоительные запахи кружили голову. Высоко в горах пахло гвоздикой, чабрецом и лавандой. В низинах воздух наполнился ароматами кориандра, черешневых, грушевых, яблоневых цветов. Бесконечные виноградники зелёным ковром устилали равнины. Тёплый весенний ветер шевелил молодые бархатистые нежно-зелёные листья на лозах, и издали казалось, будто по изумрудному морю разбегаются волны. Природа возрождалась, играла… В виноградниках стоял пчелиный гул. Просторные луга пестрели разнотравьем, под каждой былинкой кипела жизнь. Стоило шевельнуть траву, как десятки кузнечиков с треском устремлялись ввысь, испуганно вспархивали крошечные мотыльки. Солнечный свет играл на их полупрозрачных крыльях, окрашенных в самые невероятные цвета, создавая иллюзию живого фейерверка. Весна! Она очаровывала прозрачностью воздуха, шелестом ручьёв, завораживала началом нового дня. Ранним утром над долиной поднимался тёплый туман, превращая всё в зыбкий мираж, а затем первые лучи солнца алмазными искрами вспыхивали на подёрнутой росой листве. Прекрасная весна! Долгожданная весна! Жители Лангедока дышали полной грудью, наслаждались теплом и солнцем. Буйство красок, запахов и звуков, наступившее после слякотной холодной зимы, пробуждало в душе трепет и восторг…
Наступал праздник Вознесения. Во всех уголках Лангедока священники проводили предпраздничные богослужения и рассказывали прихожанам о евангельских событиях, связанных с последними днями пребывания Христа на земле. О том, как накануне праздника еврейской Пятидесятницы ученики Христа
