– Вот именно. – Селезнев отправился в отделение, не забыв по дороге сделать крюк до киоска, где все- таки купил «малыша», чтобы подлечить расшатавшиеся нервы.
Вокзальное движение только на первый взгляд кажется по-броуновски хаотическим. На самом деле люди, как муравьи, движутся по строго определенным тропам. И по типу тропы можно сразу определить, что на ней за птица.
Вот сидит на окне в буфете старушка в старых стоптанных сапогах и черном болоньевом пальто, подпоясанном бельевой веревкой. Это подъедала. Она не отдыхает, а внимательно следит за теми, кто ест за столиками на высоких ножках.
Как только посетитель уходит, она неторопливо сползает с подоконника и двигается в сторону освободившегося места в надежде найти объедки.
Капитан патрульно-постовой службы Чекасов не обращает на нее внимания. О ней он знает достаточно. Например, что зовут ее Нюшка и что больше всего она любит «жопки» от пирожков. Известно ему и то обстоятельство, что бабке на самом деле всего сорок три года. Смысла забирать ее в отделение нет никакого – мзды не получишь. Карманными кражами она не занимается, разве что поднимет с пола оброненную бумажку. Но уж это не кража, а находка.
Вот идет толпа пассажиров с очередного поезда. Нечесаные, невыспавшиеся – это плацкартники. Те, кто из купе, выглядят получше, они везут за собой чемоданы на колесиках, некоторые пользуются услугами носильщиков. И наконец, совсем чистая публика – из СВ. Эти идут неторопливо, механически отмахиваясь от приставал-таксистов.
А вот мужчина, явно «из чистых», с обезумевшими глазами несется, расталкивая толпу. Чекасову не надо оглядываться, чтобы узнать, куда он бежит, – к междугородным телефонам-автоматам. Забыл что-то важное. Этот из пассажиров-растяп.
Чекасов поворачивается и медленно, с достоинством идет вдоль зала, издали наблюдая, как растяпа мечется в поисках жетона. Наконец какой-то сердобольный прохожий указывает ему на нужное окошечко. Мужчина получает горсть жетонов и тут же исчезает в телефонной будке.
Чекасов подходит поближе;
– Катя! Катя! – слышится из будки громкий отчаянный голос. – Ты слышишь меня? Это Николай! Меня обокрали! Что значит «где»? Я же прямо с вокзала… Я и говорю – в поезде… Да все, все пропало!.. Документы тоже… Что ты говоришь?
В милицию? Нет, не ходил… Что? Да, да, я понял… Как ты говоришь – добиться, чтобы взяли заявление? Попробую… Настаивать? – Он вздохнул. – Ладно, буду настаивать. – Он помолчал, слушая, что ему говорят с другого конца провода, а потом пробормотал:
– Ну прости, я и сам не знаю, как это получилось…
Мужчина вышел из будки и стал дико озираться по сторонам в поисках отделения милиции.
«Поищи-поищи, лох несчастный», – хмыкнул про себя Чекасов и размеренной походкой пошел дальше в сторону коммерческих ларьков, объединенных ярко намалеванной надписью: «У Завена». Поскольку ларьки находились под милицейской «крышей» и Завен исправно платил, Чекасов и другие сотрудники патрульно- постовой службы с особым вниманием блюли порядок вокруг.
Взмыленный Николай Шакутин, в съехавшем набок галстуке, ворвался в привокзальное отделение милиции. Капитан Селезнев посмотрел на него с откровенным отвращением.
– Я вас слушаю, – сурово сказал он.
– Понимаете, меня обокрали, – возбужденно начал Кол. – Я рассказывал ему о своей работе… Ну выпили немного… Утром просыпаюсь – нет ни его, ни кейса. А там все документы: материальная доверенность от фирмы, коносаменты, карго-план… – Напуганный статьей за «незаконный оборот», он на всякий случай умолчал про чешский товар.
– Так. – Селезнев мрачно смотрел на потерпевшего. – Где и когда это произошло?
– Да в купе же! Сегодня, вот сейчас, только что!
– Номер поезда?
– Четыре.
– Понятно, – кивнул головой Селезнев. – Кстати, ваши документы…
– Да какие же документы! Они были в кейсе. И накладные на фрукты, и каргоплан…
– Ваши документы, личные! – рявкнул Селезнев. – Паспорт, – пояснил он, увидев растерянное лицо Шакутина.
– Паспорт…
Ну да, в нагрудном кармане.
Кол вынул паспорт и подал его капитану. Тот долго изучал его, как будто перед ним был не потерпевший, а подозрительный тип, шатающийся по вокзалу. Не найдя в документе к чему прицепиться, он недовольно вернул его владельцу.
– Итак, – Селезнев внимательно посмотрел на Шакутина, – хорошо, разберемся…
Кол хотел было пожать плечами, но вовремя вспомнил о Кате:
– Я настаиваю на открытии уголовного дела.
Если бы капитан Селезнев умел испепелять взглядом, Кол Шакутин превратился бы в горстку пепла.
В то утро, открыв глаза, старший следователь транспортной прокуратуры Дмитрий Самарин понял, что больше не может жить под одной крышей с сестрой.
Бог знает, почему это открытие он сделал именно сегодня. Странно прийти к такому выводу, когда прожил с ней в одной квартире всю жизнь – почти тридцать лет. Но тем не менее именно сегодня утром он проснулся с мыслью о том, что жилищный вопрос нужно наконец решать. Кардинально.
То что произошло вчера, было последней каплей. Вернувшись из филармонии, Агнесса оккупировала кухню и принялась распинаться по поводу туше пианистки, фамилию которой Дмитрий немедленно забыл. Но он мужественно выдержал рассказ о туше. Затем Агния должна была выйти с собакой. Однако она заявила, что невероятно устала и у нее нет сил. И это притом, что Чака принесла в дом именно она. Постепенно она свалила на брата утренние прогулки (Агния была физиологически не в состоянии подняться с постели раньше одиннадцати). А ведь сама клялась, что будет выходить через вечер.
Пришлось идти самому.
Когда он вернулся, Агнии успели позвонить из Дворянского собрания. Про туше Дмитрий еще мог слушать спокойно, но только не про дворянскую честь и не про то, что потомку славного рода Самариных не к лицу служить в полиции (она так и выразилась – в «полиции», хорошо, не в «охранке»). Думала ли мама (удар ниже пояса), отдавая сына в английскую школу, что наукам и искусствам он предпочтет уголовный розыск!
Дмитрий остановил безбрежный речевой поток радикально и просто – ударил кулаком по столу, ушел с кухни и лег спать.
А может быть, дело вовсе и не в Агнии?
В конце концов, Дмитрий знал сестру с собственного дня рождения, и, надо сказать, за эти годы она не изменилась. И в девять лет была точно такая же, как сейчас, разве что раза в три тоньше, – других различий Дмитрий не замечал.
Нет, дело, конечно, не в Агнии. Просто ночью опять приснилась Штопка – Ленка Штопина, бывшая одноклассница, которая пришла к ним в шестой класс из другой школы посреди учебного года. Тот день Дмитрий помнил и сейчас так, будто это было вчера. Дверь открылась, и в класс вошло… видение.
Потому что таких красивых людей не бывает. На ее фарфоровом бледно-прозрачном лице, обрамленном шапкой светло-рыжих волос, яркими пятнами выделялись вишневые губы и васильковые глаза. Никогда в жизни, ни раньше ни потом, Дмитрий не видел ничего более прекрасного. И казалось совершенно немыслимым, что это неземное существо будет учиться с ними в одном классе, что ее можно будет видеть каждый день, звать ее по имени и даже просто стоять рядом.
В Штопку разом влюбились все. Но она ходила в художественную студию, и там, как говорили, у нее был парень… Димка Самарин, конечно, завидовал этому счастливцу – но мог ли он встать рядом с ней! Она была ангелом, видением, мечтой – недосягаемым и потому бесплотным идеалом.
С долговязым и плечистым Димкой Самариным она дружила. И он невероятно гордился тем, что может провожать ее домой, нести ее портфель-и болтать обо всем на свете.
