— Да ты совсем не слышишь меня! Вадим, что с тобой! — Кристина отбежала на несколько шагов вперед и повернулась к Вадиму, загораживая ему дорогу. — Ну что ты сегодня такой мрачный? Тебе не нравятся стихи?
Вадим посмотрел на улыбающееся, веселое лицо Кристины, и на миг даже мелькнула мысль — взять и рассказать ей все. Про Челентаныча, про то, что в тот день он ее не спас, а сбил и чуть не бросил на дороге, про то, что он совсем запутался и ему срочно, очень срочно нужно найти большую сумму денег. Он смотрел в счастливые зеленые глаза и понял, что не может.
Неспособность признаться в собственной слабости — тоже слабость. Ну так что ж?
Он мрачно усмехнулся и сказал:
— Давай помолчим.
Он чопорно взял Кристину за руку, и они пошли дальше. Вадим молчал, и Кристина боялась нарушить молчание.
Она любила его. И он был не только прекрасным, но и романтическим, даже таинственным. Она не понимала его до конца. И боялась спрашивать. Потому что в тех редких случаях, когда она осмеливалась спросить его о чем-то личном, Вадим с улыбкой смотрел на нее и отвечал только: «До чего же женщины любопытны!»
Кристине казалось, что за всем этим скрываются какие-то неведомые ей глубины. Он был не такой, как все остальные, существо из другого теста.
Бывало и по-иному. Когда они вместе лежали, обнявшись, он бывал близким, родным, теплым. Но потом отдалялся и становился чужим, как будто душа его витала где-то в совершенно иных сферах. Вот и сейчас он закрылся от нее — и сколько она ни старалась, ей не удавалось пробиться через глухую завесу, которую он воздвиг вокруг себя.
— А у нас сегодня на истории искусств говорили о Рафаэле. Представляешь себе, оказывается, Сикстинскую мадонну он писал с содержанки, которая тянула из всех деньги и вообще была отнюдь не ангел.
— Ох уж эти искусствоведы! — насмешливо ответил Вадим. — Все бы им покопаться в грязном белье. Терпеть не могу. Это, в конце концов, личное дело художника, что и с кого он пишет. Его частная жизнь. Я помню однажды знакомые матери обсуждали отношения Рембрандта с Саскией. Четыреста лет, как этих людей нет и в помине! Но их личная жизнь до сих пор кого-то волнует! Не дай Бог стать знаменитым, тоже будут докапываться, когда, и где, и с кем. Лучше уж помереть простым смертным.
— Но ты же уже знаменитый, — засмеялась Кристина. — Сколько раз тебя узнавали на улице! Знаешь, я так горжусь тобой!
— Нечем гордиться. Обычный человек, такой же, как и все, — сурово ответил Вадим.
Он рисовался. Ему тоже было приятно, что его узнают.
— Но ведь они не знают того, что знаю я! — говорила Кристина, и глаза ее горели. — Они знают только, что ты классный теннисист, а я еще знаю, какой ты благородный, какой сильный. Если что-то случается, вдруг приходишь ты и все становится хорошо. Я рядом с тобой ничего не боюсь. Вот бабушка заболела, а теперь поправляется. Ты приходишь, и как будто солнце взошло… Я, наверно, очень бессвязно говорю. А Лида…
— Ой, только не про Лиду.
Когда они подошли к Гостиному двору, Вадим сказал:
— Пеппи, ты прости меня, но я не смогу тебя сегодня проводить. У меня очень важная встреча.
— Конечно, я прекрасно дойду сама, — с готовностью ответила Кристина и остановилась. — А что?..
— Ничего, — ответил Вадим и внезапно для самого себя привлек ее к себе и прижался губами к ее губам.
— Вот стыдобушка! — раздался рядом с ними пронзительный голос. — Распустились тут с этим сексом своим!
Вадим поднял голову.
— Эх, тетка… — только и сказал он.
«Женщина с петухом»
Мистер Уолш явился точно к восьми.
— Добрый вечер, мистер Воронов, — улыбнулся он безупречной западной улыбкой. — Счастлив снова видеть вас.
— Добрый вечер, — выжал из себя вежливую улыбку Вадим.
Они прошли в гостиную — у Вороновых особо почетных гостей не было принято принимать на кухне. На столе уже стояла бутылка хорошей мадеры, два хрустальных бокала, лежало печенье, фрукты.
Англичанин с удовольствием огляделся.
— Люблю бывать в вашем доме, мистер Воронов, — заметил он. — Это такой контраст тому, что я вижу на улицах. В вашем городе все рушится. Я просто поражаюсь, как можно привести в столь несчастное состояние такой красивый город. Могу только воображать, каким был Петербург сто лет назад…
— Денег нет, — развел руками Вадим, — чтобы поддерживать здания.
— Да, в этом ваша проблема, — согласился мистер Уолш. — Но вот тут я готов немного помочь. — Он мягко улыбнулся Вадиму, но тот только мрачно взглянул на англичанина, догадавшись, о чем именно сейчас пойдет речь. — Я взвесил все «за» и «против», — продолжал тот, — и пришел к выводу, что я могу, даже просто обязан, предложить вам восемь тысяч фунтов стерлингов за прекрасное произведение вашего достойного дедушки. Я говорю о картине «Женщина с петухом».
— Вы не поняли, — сказал Вадим и разлил мадеру. — Эта картина не продается. Родители, наверно, говорили вам, что это единственный сохранившийся портрет моей бабушки. Она вскоре трагически умерла.
— О да, блокада, я слышал. Ужасно, — кивнул мистер Уолш, смакуя мадеру. — Варварство. — Он помолчал. — И все же все имеет свою цену. Кстати, мадера у вас очень недурна. Вам приходилось бывать в Испании?
— Нет.
— Так вот, в Испании лишь немногим лучше. Впрочем, я, пожалуй, предпочитаю порто.
Они помолчали.
— Мне очень жаль, что мы не можем договориться, — сказал мистер Уолш, аккуратно счищая ножом кожицу с яблока «симиренко». — Но я уверен, договоренность все же будет достигнута.
— Ну а что еще вы хотите посмотреть? — не выдержал Вадим. Он очень рассчитывал на этот визит — пусть бы англичанин взял что угодно, пусть даже «Дачный домик на взморье», но только не «Женщину с петухом».
— К сожалению, — медленно, так, что каждое слово звучало веско и тяжело, сказал мистер Уолш, — в настоящее время меня интересует только одна картина Вадима Воронова. Та, о которой я уже упомянул.
«Сволочь! — вопило все в душе Вадима. — Сволочь. Измором хочет взять!»
Мистеру Уолшу нельзя было не отдать должное. Он очень хорошо разбирался в людях, в том числе и в тех, кто живет в этой варварской России (хотя не раз громогласно утверждал, что ничего здесь не понимает). Ведь, по сути дела, все люди устроены одинаково, а если наступает настоящая нужда, то как бы они ни цеплялись за наследие предков, фамильные ценности, память о покойных родителях и тому подобные вещи, нужда сделает свое. И сейчас он успешно работал в России, где обладатели художественных ценностей были готовы отдать их за десятую часть того, что они реально стоили на мировом рынке.
У него было особое чутье, вот и сейчас, хотя никто не рассказывал да и не мог рассказать ему о
