побурчит немножко для понта и с большим облегчением согласится…
— Пошли, в натуре, — сказал Сергей.
Вадим молча поднял рюкзак с пустой корзиной и сапогами.
— Значит, так, — шепотом распоряжался Сергей. — Слушай сюда. Я все просек. Ты открываешь дверь…
— И к утру, — нервно хмыкнул Вадим, — нас с трудом находят под кучей высыпавшихся подгузников…
— Да пошел ты!.. — внезапно взвился Сергей. — Кончай пристебываться, урод, я дело говорю!..
Пока что они мало чем отличались от всамдедишних грибников или садоводов: всего-навсего двое чокнутых, спешащих забить рублевые места в ранней электричке куда-нибудь на Мшинскую или Лебяжье. Отличие возникло только тогда, когда двое парней, прошагав в самый конец безлюдного, скупо освещенного перрона, спрыгнули вниз. Вадим — мягко, упруго, Сергей — лихим скоком человека с бешеным адреналином в крови. И начали огибать состав за составом, все дальше углубляясь в ночные привокзальные дебри. Вадим комкал в кармане маску, соображая, настала ли уже пора ее надевать, и поминутно ожидая появления рослых ребят в камуфляже и с «Калашниковыми» наперевес. Они с Серегой договорились, что в случае чего они с честным взором будут спрашивать, как выйти к иван-городскому поезду, благо билеты были предусмотрительно куплены. Но вот если вздумают обыскать?..
Шло время, омоновцы не появлялись, и Вадим постепенно успокоился. Пришло даже нечто вроде уверенности: все удастся. Все кончится хорошо.
— Айн момент, — шепотом попросил Сергей. Отвернулся, дернул молнию на штанах и деловито облил колесо какой-то цистерны. Сказывался литр кофе, булькавший в животе, плюс неизбежный мандраж. Вадим ощутил внезапный порыв вдохновения и последовал благому примеру.
Кто навел Сергея на этот вагон, стоявший где Макар телят не гонял и якобы под завязку набитый дорогой электронной аппаратурой, Вадим не стал даже спрашивать. Плоды теплого общения с железнодорожниками и так были налицо: Серый, щеголяя, то и дело говорил не пути, как все нормальные люди, а путя, точно заправский машинист. Идя следом за ним по хрустящему гравию, Вадим понемногу начал прикидывать, кому из прежних знакомых можно будет ненавязчивым образом предложить якобы случайно подаренный «Техникс». Лазерный плеер в магазине стоил где-то лимон, значит, реально спихнуть за семьсот; в сумку влезет двадцать не двадцать, но уж де…
— Сека!.. — прошипел вдруг Сергей. Вадим замер на месте. Рубашка мигом прилипла к спине, перед глазами вновь жутко замаячил призрак ОМОНа, а шорох собственных шагов отдался в ушах бормотанием рации, лязгом затворов и даже повизгиванием служебной собаки. Потом он услышал то же, что и Сергей.
И право, это было гораздо страшнее.
Как раз впереди две рельсовые колеи были свободны, а по ту сторону прогалины внутри товарного вагона горел свет и возились люди. Грабитель из Вадима был пока еще тот: первой мыслью, мелькнувшей в его голове, была мысль о каких-то работах, не прекращавшихся даже глухой ночью, и, соответственно, о работягах, могущих заметить двоих незадачливых взломщиков… Тут около вагона мелькнул огонек сигареты. В потемках нарисовался еще один мужик, вроде как ходивший дозором. Он не заметил ребят, юркнувших за груду ржавых металлических ящиков, и продолжал преспокойно дымить. А вот звуки, доносившиеся из вагона, приобрели весьма зловещую определенность.
Там, внутри, находилось несколько человек. И они что-то делали с другим человеком. Что-то такое, что Вадим снова ощутил резь внизу живота. Парень в вагоне стонал, как умирающее животное. Если бы не кляп во рту, жуткий предсмертный вой услышали бы аж за Обводным каналом.
Кажется, появись поблизости омоновский наряд, Вадим бросился бы к ментам, как к родным. Но бросаться было не к кому. Оставалось мечтать хоть о том, как бы тихо и незаметно слинять. Унести ноги. И головы.
Однако как раз в это время между поредевшими облаками выглянула луна. Она сияла неожиданно ярко и отбрасывала резкие тени, так что унесение ног сделалось проблематичным. Двое, напрочь забывшие и плееры «Техникc», и собственную недавнюю лихость, вжимались в землю за ящиками, не смея пошевелиться. И что больше пугало — то ли перспектива оказаться обнаруженными, то ли страшные стоны вперемешку с деловитыми голосами, доносившиеся из вагона, — не ведали ни Сергей, ни Вадим. Наверное, все же второе. И самое скверное — оставалось только ждать, когда это кончится. Ждать, чтобы убиваемый человек умолк навсегда. И страстно желать, чтобы он умолк поскорее.
Вадим никогда впоследствии не мог вспомнить, о чем он думал в те минуты. Кажется, основным его чувством было отвращение к себе, к собственной беспомощности и полному отсутствию мужества. Это только в кино крутой мен, попав в сходную ситуацию, на раз-два-три грохает всех злодеев и вызволяет несчастного. Нормального человека инстинкт самосохранения распластывает по земле и вдавливает в нее носом. Лежи и нишкни. Презирать себя будешь потом. Когда останешься жив.
…И еще острое осознание того, сколь мелки и незначительны были все его, Вадима Воронова, обиды и беды. Мелки, незначительны и полностью недостойны того, чтобы носиться с ними как с писаной торбой…
Судьбе, впрочем, было угодно показать несостоявшимся взломщикам окончание страшной истории, в которую она, судьба, втравила их поучения и вразумления ради. И было это окончание еще хуже начала. Лежа за ржавыми ящиками, Вадим неотрывно следил взглядом за разгуливавшим дозорным, и в какой-то момент ему померещилась за спиной мужика неясная, расплывчатая тень. В следующий миг дозорный нелепо взмахнул руками, выгибаясь назад. И беззвучно, даже не скрипнув гравием, опустился на землю. У Вадима зашевелились волосы: он понял, что секунду назад у него на глазах совершилось убийство. Тень же скользнула прямиком к двери вагона. Дверь послушно откатилась, сдвинутая мощным рывком, наружу хлынул свет, мелькнуло видение голого окровавленного тела, подвешенного к потолку, каких-то силуэтов вокруг. Убийца прыжком взвился внутрь и исчез за дверью, тотчас захлопнувшейся у него за спиной.
Серегины пальцы больно впились Вадиму в плечо:
— Уходим!..
Судя по тряскому шепоту, челюсть у него никак не стояла на месте. В вагоне раздавались невнятные крики, топот ног, тяжелые глухие удары. Едва парни приподнялись с земли, как сочившийся изнутри свет погас и больше не загорался. Почти сразу прекратились и крики, и стало ясно, что момент для бегства упущен.
Луна светила прямо на вагонную дверь. Вадим хорошо видел, как она снова откатилась в сторону и на гравий соскочил человек. Теперь он двигался не так проворно, и Вадим сумел его рассмотреть. Убийца был невысокого роста, жилистый и худой. Короткие волосы серебрились в свете луны. А на плече у него висело голое человеческое тело. Тело было еще живое: Вадим видел, как шевельнулась рука.
Приземлившись на полусогнутые, убийца вертанулся всем корпусом, озираясь в поисках недобитых врагов. Движение получилось грозным до нереальности, и не потому, что в свободной ладони лежал нож, приготовленный для метания. Глаза же у киллера были бесцветные, как два бельма, и Вадим внезапно понял, что смотреть в эти бельма есть гибель. Пусть даже тот его как будто и видеть не должен в глубокой тени да за кучей ржавого хлама. Вадим крепко зажмурился, уткнувшись в землю лицом, и едва не впервые в сознательной жизни воззвал: «Господи! Пронеси…»
Он все равно почувствовал, как взгляд убийцы обратился в их с Серегой сторону и задержался на какое-то время. Потом жуткое ощущение отпустило. Вадим приподнял голову.
Заросший реденькой травкой пятачок земли перед — вагоном был девственно пуст.
…Как они оттуда улепетывали, словами передать невозможно. На пути вырастал состав за составом, они то ныряли под нескончаемые рефрижераторы, то обегали выставленные в темноту буфера… Вадим более-менее отдышался только в «Москвиче», когда белый как скатерть Сергей уже гнал его по совершенно пустой набережной.
— Вот так, — услышал он свой собственный голос, — Давай хоть маски, к чертовой бабушке, выкинем…
Вадим вернулся домой под утро. Картина, которую они видели на железнодорожных путях, продолжала стоять у него перед глазами. Это было страшно. По-видимому, это было самое страшное зрелище, которое Вадиму приходилось видеть собственными глазами, а не по телевизору.
