пышки. Псы утратили настороженную осанку, подошли и завиляли хвостами, принюхиваясь к сдобному запаху.
Когда обе команды разошлись по своим автомобилям и укатили в противоположные стороны, Валя ощутил внутри внезапное напряжение и понял, до какой степени перенервничал. Он огляделся в окошечко, потом вышел наружу и с большим облегчением помочился на узкую полоску газона.
Дон Корлеоне
Сергей Петрухин, директор-распорядитель совместной российско-датской фирмы «Балт-прогресс», поднимался в лифте и мурлыкал себе под нос народный вариант популярной песенки, нравившийся ему гораздо больше оригинала:
Настроение было отличное. Половину вечера он провёл в ресторане гостиницы «Невский Палас», где принципиально не пил, потому что был за рулём – «выгуливал» новёхонькую красавицу «Ауди». Бывают же дни, когда всё доставляет душевную радость: и сознание собственной принципиальности, и плавный бег мощной машины, и даже неторопливое поскрипывание старинного лифта. Дом, где жил Петрухин, был выстроен сто лет назад и благодаря чистому везению находился с тех пор в хороших руках. На площадках чудесным образом не выкрошилась красивая разноцветная плитка, на дверях сохранились фигурные медные ручки, а просторная лестничная шахта без труда приютила лифт, тоже очень старый и очень надёжный. Ну и о том, какие деньги Сергей выложил за здешние апартаменты, следовало упоминать лишь в порядке шоковой терапии. А что? Главное – удовольствие. «Под крышей дома своего…»
Лифт со вздохом остановился на этаже. Петрухин отодвинул складывающуюся решётчатую дверцу и…
…И не к месту помянутая шоковая терапия обрушилась на его психику немой сценой гоголевских масштабов.
Дверь петрухинской квартиры подпирали два угрюмых амбала, от одного вида которых сердце бизнесмена провалилось в желудок, самым постыдным образом тесня его ресторанное содержимое к нижнему выходу из организма. Однако голова продолжала работать, и Петрухин сообразил: не набросились сразу – значит, не киллеры. Значит…
Он огляделся и только теперь заметил других людей, присутствовавших на площадке. Широкий мраморный подоконник фигурного окна был застелен газетами, и там уютно устроились двое. Седовласый мужчина, про которого хотелось сказать «джентльмен», и молодой парень с внешностью хорька и необыкновенно острым, пронзительным взглядом. Между ними на газетах было разложено угощение: селёдка, дешёвая колбаса, чёрный хлеб, варёные яйца в мятой коричневой скорлупе. Но при этом – початая бутылка шикарного коньяка и две хрустальные рюмки. И фарфоровое блюдце с ломтиками лимона…
«Джентльмен» пристально взглянул Петрухину в глаза, изящно пригубил коньяк и опустил рюмку обратно на подоконник:
– Ты, падло, сука рваная, бля буду, ты у меня до конца жизни на аптеку будешь работать!!!
Петрухин сначала вздрогнул, как от удара: он ни в коем случае не ожидал подобного «залпа» из уст человека, где-то как-то даже смахивавшего на академика Лихачёва (в отличие от многих своих коллег, Петрухин знал, кто это такой). Однако потом, как ни странно, директор-распорядитель несколько приободрился. Слава Богу, «джентльмен» перестал быть загадкой. Петрухин, хотя и с запозданием, рассмотрел синие «перстни» у него на руках.
Старый урка недолго томил бизнесмена неизвестностью.
– Твоё на озере Бездонном говно? – спросил он в упор.
– Чё?.. – не сразу понял Петрухин. Он успел вспотеть, лихорадочно соображая, чем могло быть вызвано недовольство седовласого авторитета, и его мысли метались весьма далеко от экологических сфер.
– Merde!..[6] Повторяю для отупевших: на озере Бездонном у посёлка Ясное под Выборгом – твоя жопа присаживалась?
– Ну… – сообразив наконец, о чём базар, утвердительно кивнул Петрухин и облегчённо вздохнул. Уж тут-то он был чист, как стёклышко! Никого не кидали, ничьи интересы не ущемляли… – А чё?
– А ничё!.. – Вор зловеще подался вперёд, и Сергей снова ощутил в животе противную слабость. – Хорош, фуфлогон! Короче, ты, вернее твоя фирма мне должна. По жизни. Я не ты, в три горла не жру, мне двести тонн хватит… Баксов, ты, гумозник недоделанный!.. И говно убрать!.. Въехал? Через неделю счётчик включу, а через месяц убирать будут твои компаньоны. Чтобы с ними не случилось то, что случится с тобой. А теперь иди поссы, мебель, пока прямо здесь не обделался!..
Четырнадцатый рябиновый
Было раннее субботнее утро. Солнце постепенно выплывало в ясное небо, и Пулковское шоссе, подёрнутое впереди чуть заметной розоватой дымкой, пересекали редкие тени самолётов. Он помнил: раньше они сновали здесь, как пчёлы около улья. Один выпускает шасси, скользя на посадку над остатками яблоневых садов, а следующий уже возникает со стороны Колпина – чёрная точечка в пятне серого выхлопного хвоста… Теперь все изменилось.
Снегирёв шёл по краю проезжей части, неся за ушки белый пластиковый мешочек. Он тронулся в путь, когда ещё не открылось метро, и шёл пешком от самой Кирочной улицы. Шёл не торопясь. Без толку торопиться туда, куда за тринадцать лет не успел.
Вчера он съездил на электричке в Зеленогорск… И там, по дороге в Репино, выкопал два кустика ландышей, «убежавшие» из-за забора. Забор был, он мог поклясться, тот самый, а ландыши… он не стал портить длинные корневища и после долгих усилий нашёл выросшие из семян. Пускай будут дети тех, что там зеленели когда-то.
Теперь они сидели в большой консервной банке, заботливо поставленной в сумку, и рядом плескалась пластмассовая бутылка с водой, приготовленной, чтобы полить их уже на новом месте. «Будь у меня дача, я бы там непременно ландыши посадила…»
Отправляясь в Зеленогорск, он вполне представлял, что его ждёт, и только поэтому избежал нового срыва.
Он помнил всё. Каждую мелочь, каждое движение, каждое слово. Он мог прокрутить в памяти все пять дней, как кинофильм. У него было время вспомнить даже то, что поначалу забылось. Было время, когда эти воспоминания сохранили ему жизнь и рассудок, став единственным маяком в рухнувшем мире. А потом вдруг оказалось, что звезду, к которой он шёл всё это время, давно поглотил космический мрак и идти больше некуда. И во всей вселенной нет ничего, кроме тьмы. Человеческая психика этого выдержать не может. Она и не выдержала. Рухнула.
Снегирёв до сих пор не имел никакого понятия, где он был и что делал двадцать шесть часов между первым и вторым своим приходом под дверь опустевшей (новые жильцы были эквивалентны пустоте) квартиры. Это с его-то подготовкой… С его биографией… Его всю жизнь испытывали на прочность. А вот взял и выскочил гвоздик. И всё полетело к чертям.
Алексей Снегирёв шёл к Пулковской высоте, завершая долгий и весьма извилистый путь к своей погасшей звезде. Он, собственно, очень смутно представлял себе, что будет делать и говорить, когда доберётся до кладбища и разыщет там четырнадцатый рябиновый участок. «Я не мог, Кира, – скажет он ей. – Ни позвонить, ни написать, ни ещё как-то сообщить о себе.
