Ветер мягко пронесся по матово-зеленой ржи и перебежал в осины. Осины зашептались, заволновались, с коротким шумом вздрагивая листьями; облако белых пушинок сорвалось с их сережек и, словно сговорившись с ветром, весело понеслось в темнеющую чащу.
Мне показалось, что справа кто-то смотрит. Я оглянулся. В десяти шагах сидели в траве два выскочившие из ржи зайца. Они сидели спокойно и с юмористическим любопытством глядели на меня. Как будто им было смешно, что и я надеюсь проникнуть в ту тайну, которую сами они и все кругом прекрасно знают. При моем движении зайцы переглянулись и, не спеша, несколькими большими, мягкими прыжками, бесшумно отбежали к кустам ракитника; там они снова сели и, шевеля ушами, продолжали поглядывать на меня.
— О-го-го-го-го-ооо! — глухо донесся из-за ржи крик Лизара.
Я откликнулся. Зайцы снялись и стали удаляться неуклюже-легкими прыжками. Меж кустов долго еще мелькали их рыжие горбатые спины и длинные уши. Я вышел на дорогу.
Мы поехали дальше. Солнце село, из лощин потянуло влажным холодком.
— Хорошо бы теперь чайку попить, — сказал я.
— Ну что ж! Вот приедем в Якоревку, и попьешь чайку, — ответил Лизар. — Ты, значит, чайку попьешь, отдохнешь, я походом коней покормлю, а там с холодочком и поедем дальше.
— А далеко до Якоревки?
Лизар удивился.
— До Якоревки-то? Да вон она!
Над рожью серели соломенные крыши деревни. Лизар встрепенулся и сильнее задергал вожжами. Мы въехали в узкую, уже потемневшую улицу, заросшую ветлами. Избы, как вообще в этих краях, были очень высокие, с окнами венцов на пятнадцать — двадцать от земли.
Лизар подъехал к избе. Около нее на суке ивы висели веревочные качели. На высоком крылечке никого не было, в окнах было темно. Лизар остановил лошадей, задумчиво поглядел на качели и крикнул:
— Эй, кума Агафья! Нельзя ли на качелях позыбаться у тебя? Горазд качели хороши!
На крыльцо вышла баба, прямая и худая, с сухим, строгим лицом.
— Кого говоришь? — спросила она.
— Самоварчик барину надобен, проезжающему… Будь здорова!
Баба внимательно оглядела меня с ног до головы.
— Здравствуйте… Сейчас сами отпили, можно наставить, — медленно ответила она. — Дунька! — позвала она так, как будто Дунька стояла рядом с нею. — Подложи шишек в самовар!.. Сейчас готов будет тебе.
Из сеней выглянула девушка с широким лицом и бойкими глазами под черными бровями. Она с любопытством оглядела меня и исчезла.
Через десять минут на высоком крылечке кипел самовар. Я заварил чай.
Заря догорала. Легкие тучки освещались сверху странным полусветом надвигавшейся белой ночи. На улице, окутанной бледным сумраком, были жизнь и движение, с конца ее лилась хороводная песня. Громкие голоса, скрашенные расстоянием, звучали задумчиво и нежно:
В барском саду заливался соловей, оттуда тянуло запахом сирени и росистой свежестью сада. Ночь томила, в душе поднимались смутные желания. Становилось хорошо и грустно.
Под крыльцом послышался шепот. Мужской голос спрашивал:
— Ты что ж гулять не приходишь?
— А тебе что? — лукаво ответил голос Дуньки, тоже вполголоса.
— Что, что! Все девки в хороводе, а тебя нету. На кой они мне?.. Кто это у вас?
— Барин проезжающий чай пьет. Самовар ему наставляла я.
— Самовар? — Мужской голос вдруг перервался. — Само… вар?
— Пошел ты, дьявол!
— Нишкни! Идут!
Голоса смолкли. Лизар, засыпавший лошадям овес, поднялся на крылечко. Я достал бутылку, налил водкою рюмку и чашку. Предложил чашку Лизару. Лизар задвигал плечами, маленькие глаза под нависшими бровями блеснули.
— Ну, почеремонимся! — стыдливо усмехнулся он, быстро стащил с головы шапку и принял чашку. — Здравствуй!
Мы выпили, закусили. Стали пить чай. Лизар держал в корявых руках блюдечко и, жмурясь, дул в него. Хозяйка снова появилась на пороге, прямая и неподвижная. За ее юбку держались два мальчугана. Засунув пальцы в рот, они исподлобья внимательно смотрели на нас. Из оконца подызбицы тянуло запахом прелого картофеля.
Хозяйка тихо спросила:
— Разродилась сноха твоя?
— Разродилась, матушка, разродилась, — поспешно ответил Лизар.
— Мертвого выкинула?
— Зачем мертвого? Живого.
— Живого?.. А у нас тут баяли, мертвого выбросит. Старуха Пафнутова гомонила, — горазд тяжко рожает, не разродится.
— С чего не разродиться? За дохтуром спосылали! — Лизар улыбнулся длинной, насмешливой улыбкой. — Приехал, клещами ребеночка вытащил — живого, вот и гляди.
Хозяйка покачала головой.
— Клещами!
— Делают не знамо что! — вздохнул Лизар.
— Как не знамо что? — возразил я. — Живого ведь вытащили, чего ж тебе? А не помог бы доктор, ребенок бы умер.
— «Живого», «живого», — повторил Лизар и замолчал. — Так они нам ни к чему!.. Довольно, значит! Будет! И так полна изба. Чего ж балуются, дохтура беспокоят? Сами хлеб жевали-жевали, а дохтор приезжай к ним — глота-ать!.. Избаловался ныне народ, вот что! С негой стали жить, с заботой, о боге не мыслят. Вон бобушки[25] по деревням ходят, ребят клюют; сейчас приедет фершалиха, начнет ребят колоть; всех переколет, ни одного не оставит. Заболел кто, — сейчас к дохтору едет… Прежде не так было…
Лизар вздохнул.
— Прежде, барин мой жалобный, лучше было. Жили смирно, бога помнили, а господь-батюшка заботился о людях, назначал всему меру. Мера была, порядок! Война объявится, а либо голод, — и почистит народ, глядишь — жить слободнее стало; бобушки придут, — что народу поклюют! Знай, домовины готовь! Сокращал господь человека, жалел народ. А таперичка нету этого. Ни войны не слыхать, везде тихо, фершалих наставили. Вот и тужит народ землею. Что сталось-то, и не гляди! Выедешь с сохою на нивку, а что арать, не знаешь. Сосед кричит: «Эй, дядя Лизар, мою полоску зацепил!» Повернулся — с другого боку: «Мою-то зачем трогаешь?!» Во-от какое стеснение!.. Скажем, куму взять. — Лизар кивнул на хозяйку. — Пять сынов у них, видишь? Ребята всё малые, что паучки, а вырастут, — всех нужно произвести к делу… К делу нужно произвести! А земли на одну душу. Вот и считай тым разом, — много ли на каждого придется?
— Да так сказать, ничего и не придется, — поучающе сказала хозяйка.
Лизар развел руками.
— Ничего! На кой же они нужны! На сторону нам ходить некуда, заработки плохие!.. Ложись да помирай. По нашему делу, барин мой любимый, столько ребят не надобно. Если чей бог хороший, то
