одиночестве и не имел подруги, поэтому он, желая доброго согласия в семье, день и ночь, не щадя сил, словно исполняя за деньги тяжелую работу, старался сохранить остатки благосостояния. А мамаша Пэндок задумала тем временем промотать оставшееся состояние Хаккю и, приготовив на два-три дня еды, сбежать из дому. И день за днем пожирала она добро бедного Сима, как ворона пожирает спелый арбуз.
Однажды Хаккю позвал свою сожительницу и сказал ей:
— Послушай, у нас ведь было немалое состояние. А люди говорят: «Как плохо они живут!» Так недолго снова пойти с сумой по дворам. В нашем селе мне уже стыдно побираться, тяжело слушать упреки соседей. Что, если нам переселиться в другое место?
— Вы глава семьи. Делайте, как считаете нужным.
— Хорошо сказано! Ты задолжала кому-нибудь в селе?
— Немного.
— Сколько же?
— В ту харчевню, что за деревней, сорок лянов за водку.
— Здорово же ты пила! — заметил неодобрительно Хаккю. — А еще?
— Еще за конфеты племяннику Пультона, который живет на той стороне, — тридцать лянов.
— Здорово же ты ела! Ну, а еще?
— Еще за табак в Аньцуне — пятьдесят лянов.
— Ну и покурила же ты!
— Торговцу маслом двадцать лянов.
— Куда тебе столько масла?
— Волосы смазывала!
Хаккю даже задохнулся от возмущения:
— Честное слово, это никуда не годится!
— А что, разве это много?
Так они разговаривали, и все время, пока Хаккю говорил о своем имуществе, душа его болела и скорбела за дочь. В одиночестве вышел он из дому и побрел тем путем, каким ушла когда-то Сим Чхон. Усевшись на берегу реки, он заплакал, призывая дочь:
— Дочь моя, Сим Чхон! Почему ты не возвращаешься? Если ты погибла в глубоком море Имдансу, попала на небо и встретила там свою мать, то возьми и меня к себе!
В это время к нему подошел канцелярский служка, прослышавший, что слепой Сим горюет на берегу.
— Слепой Сим! Вас требует к себе господин уездный правитель. Пойдемте быстрее!
Услышав это, Хаккю испугался:
— За мной нет никакой вины.
— Говорят, император призывает всех слепых, дает им должность и жалует дом с землей. Так что скорее идите в управу.
Служка привел Хаккю в уездную управу, и там Хаккю сказали:
— В столице устраивают пир для всех слепых. Живо отправляйся в столицу!
Хаккю отвечает:
— Как же я пойду в столицу за тысячи ли: у меня нет ни одежды, ни денег на расходы!
Все в управе знали, как живет слепой Сим, поэтому ему выдали деньги и одежду и велели скорее отправляться в путь. Хаккю — делать нечего — вернулся домой и кликнул сожительницу. А мамаша Пэндок в этот миг радовалась втайне, думая, что слепой Сим непременно утопится в реке с досады на ее мотовство и все оставшееся имущество достанется ей. Но когда Хаккю вошел в дом и позвал ее, она тотчас откликнулась:
— Да-да!
— Послушай, жена! Сегодня я был в управе, и мне сказали, что в столице устраивается пир для всех слепых и что мне тоже нужно идти. Так вот, я пойду, а ты следи за домом и дожидайся моего возвращения.
— Как же это? Вы — глава семьи — пойдете, а я останусь? Ведь говорится же: «Жена должна всюду следовать за мужем!» Нет уж, я пойду вместе с вами!
— Слова твои весьма похвальны! Может, действительно нам отправиться вместе? Знаешь, я поместил у купца Кима из села, что на той стороне, триста лянов денег. Возьмем с собой из них пятьдесят лянов!
— Что вы ерунду говорите! Эти триста лянов я уже взяла и истратила в этом месяце на абрикосы!
У Хаккю перехватило дыхание.
— Да когда же ты успела истратить их на абрикосы, когда я совсем недавно отдал ему деньги?
— Подумаешь, какие большие деньги! Стоит ли так сердиться?
— Не удивлюсь, если узнаю, что ты истратила и те, что я отдал на хранение мамаше Квидок!
А сожительница и глазом не моргнула.
— Ну, конечно, истратила и их: на хлеб да на бобовую похлебку!
Хаккю снова обмер.
— Ах ты, мотовка! Моя дочь, истинно любящая и преданная Сим Чхон, уходя из дому, чтоб умереть в Имдансу, оставила мне деньги, наказывая беречь их для себя, а ты, дрянь этакая, растратила их, эти драгоценные деньги, на хлеб, абрикосы и бобы?
— А что? Разве я не могу есть то, что хочу? — Мамаша Пэндок решила схитрить. — В прошлую луну меня почему-то все время тошнило, рис мне опротивел и захотелось кисленького...
Хаккю, наивный муж, услышав это, забеспокоился:
— Слушай, а может, ты ждешь ребенка? Но если ты будешь есть много кислого, это повредит ребенку. Я буду рад, если ты родишь мне сына или дочь. Ну что ж, в таком случае мы вместе пойдем на пир в императорский дворец!
Сказав так, Хаккю стал готовиться в путь. Посмотрите, что он делает: шляпу из бамбуковой щепы с острова Чеджудо он завернул в толстый холст; надел куртку из прочного сукна; перекинул через плечо матерчатый ремень и закинул за спину дорожный мешок; завернул в платок деньги; взял в руку посох и, пропустив вперед мамашу Пэндок, последовал за ней в далекий путь. Так они отправились в императорский дворец.
Шли они, шли и достигли одного селения, где остановились в харчевне на ночлег. Неподалеку отсюда жил некий слепой по фамилии Хван, который еще в соседнем уездном городе прослышал, что мамаша Пэндок — потаскуха. Очень ему хотелось побаловаться с ней хоть разок. И вот, узнав, что она, как уже бывало раньше, приехала в это селение, Хван договорился обо всем с хозяином харчевни и предложил мамаше Пэндок перейти к нему. Та подумала: «Если я пойду с Хаккю в столицу, меня, зрячую, все равно не пустят в императорский дворец. Если же вернуться домой, меня будут преследовать заимодавцы, так что домой мне никак нельзя. Ну, а если пойти к Хвану, мне будет покойно и абрикосов я поем вволю хоть один сезон. Пойду-ка я к Хвану!» И она ушла ночью к Хвану, прихватив все дорожное имущество Хаккю.
Ничего не подозревая, бедный Хаккю встал рано утром и позвал:
— Эй, мамаша Пэндок! Пойдем скорее! Чего ты заспалась?
Но женщина, бывшая уже за десятки ли, конечно, не отозвалась.
— Эй, жена! Жена!
Но как Хаккю ни звал, ответа не было. Слепой удивился. Пошарив у изголовья, он обнаружил, что поклажа его исчезла. Только тут понял он, что жена сбежала.
— А! Ушла!
Хаккю горестно всхлипнул:
— О жена! Куда ты ушла, покинув меня? Пойдем со мной! Куда же ты ушла? С кем пущусь я в далекий путь к императорскому дворцу? Кому мне довериться? Куда же ушла ты, бросив меня? О! Горе мне! Горе!
Испустив тяжкий вздох, он принялся размышлять:
— Нет! Дурак я, что думаю о такой шлюхе! Я перенес смерть умной и доброй госпожи Квак, перенес разлуку с любящей и преданной дочерью Сим Чхон, так стоит ли горевать об этой потаскухе? Дурнем я буду,
