– Спасибо, тётя Фира. Забаловали вы меня…
– Алёша, – сказала Эсфирь Самуиловна. – Вы же понимаете. Вы мне тоже как сын.
– Спасибо, тётя Фира, – повторил он очень серьёзно. Её распирали жгучие новости, и она торжественно поделилась с жильцом:
– Вы знаете, Монечка на той неделе снова приедет. Он сказал, что ночью очень замёрз и почти не спал, потому что от окна ужасно сквозило. Так он мне его вымоет, заделает и заклеит. Вы представляете?
– Не представляю, – с набитым ртом проговорил Алексей. – А как же РУКИ?..
С его точки зрения, Монино уютное похрапывание мало соответствовало замерзанию на сквозняке. Но это было его личное мнение, и он оставил его при себе.
– Вы смеётесь, но он действительно учился на скрипача, – вступилась за Софочкиного родственника Эсфирь Самуиловна. – К сожалению, педагог был… как бы это сказать… очень русский… и Монечку скоро отчислили… Ну то есть вы понимаете.
– А то как же, – кивнул Снегирёв. – Антисемиты кругом. На эту тему даже анекдот есть. Советский ещё… Объявили конкурс на должность телеведущего, собрались соискатели, вызывают их по одному… Ну и вот, выходит такой после прослушивания – рожа в бородавках, хромой, косорукий, перекошенный весь и притом страшный заика. «Ну как, приняли?» – «К-к-какое там, в-в-выгнали… П-п-потому что ев-в-врей…» Тётя Фира, а что за бланки там у вас на буфете лежат? Это не Моня забыл?
Она оглянулась, на миг испугавшись, что неприспособленный Моня действительно оставил у неё какие- нибудь важные документы… И вспомнила вторую сногсшибательную новость, которой хотела поделиться с жильцом.
– Это, – с гордостью сообщила она, – типовое заявление. Вы представляете? Монечкина фирма нам, пенсионерам, надомную работу устраивает. Такую выгодную, между прочим, что вы не поверите. Государство отмахивается, а вот нашлись же люди, помогают… Все, конечно, хотят, но я ведь ему тоже вроде родной…
– Тётя Фира, я вас умоляю… – застонал Снегирёв. – Вы не помните, во времена, когда не было ещё никакого бандитизма, а только мелкий промысел, случилось в Питере одно занятное мошенничество?.. Приходили люди, говорили, что они из газовой службы, и просили жильцов для их же блага помочь сделать «контрольный замер». То есть чисто вымыть две молочные бутылочки и оставить на ночь возле плиты – чтобы, значит, газ, если вытекает, туда набирался. А рано утром завязать горлышко бумажкой, надписать номер квартиры и выставить за дверь на площадку. Бутылки, мол, соберут и увезут на анализ. И если всё будет в порядке, то хозяев больше и беспокоить не будут. Народ, конечно, бутылочки выставлял. И, что самое интересное, ни к кому плиту чинить так и не пришли. Молочные бутылки в те времена, помнится, по пятнадцать копеек сдавали… Вам ни о чём это случайно не напоминает?..
Тётя Фира открыла рот, чтобы с жаром опровергнуть его домыслы и доказать, что выгодный проект «ННБ» ничего общего с «мелким промыслом» отнюдь не имел. Однако в это время за стенкой тихонько пискнул компьютер, и Снегирёв, извинившись, вылез из-за стола. Эсфирь Самуиловна проводила его глазами…
Два Александра и третий – Пушкин
В тот вечер, когда Саша Лоскутков вызвал к матери маленького тёзки-Шушуни, Вере Кузнецовой, «скорую», ехать в больницу она отказалась[11]. Обморок, который случился от усталости – так они тогда решили, – скоро прошёл. Саша под причитания Надежды Борисовны перенёс молодую женщину в комнату, на диван, и почти сразу она открыла глаза. К приезду «скорой» она уже могла сидеть и разговаривать.
– Сейчас обмороки у женщин не редкость, – сказал пожилой врач. – Плохое питание, всё детям, себе ничего, у половины – пониженный гемоглобин…
Что-то ему не понравилось в лёгких у Веры, он и предложил больницу.
– Вас в стационаре спокойно посмотрят, а так – сколько времени потеряете на свою поликлинику, – говорил он, выписывая рецепт.
Но Вера, прижав к себе испуганного Шушуню, лишь отрицательно мотала головой.
– Хорошо, как хотите, только дайте мне слово, что обязательно пройдёте обследование!
Дать слово нетрудно… Однако наутро вместо поликлиники Вера вновь отправилась с подругой на овоще-базу рыться в гнилье. Врач оказался неравнодушным, он звонил, напоминал, и Вера в конце концов соврала, что обследовалась. «Ничего не нашли, – сказала она и сама почти в это поверила. – Спасибо вам большое за беспокойство».
Облегчение действительно вроде бы наступило, но ненадолго. Вера стала просыпаться среди ночи от жжения где-то внутри, около сердца. Потом однажды, закашлявшись, выплюнула сгусток крови, но превозмогла слабость и в очередной раз отправилась на работу… чтобы свалиться прямо в вагоне метро.
– Совсем Верочке плохо, врачи затемнение в лёгком нашли, – сказала её подруга, Татьяна Пчёлкина, когда они с Лоскутковым встретились на лестнице. – Мы с ней завтра в храм пойдём, молиться будем о ниспослании выздоровления. Не хотите присоединиться? Очень полезно…
Татьяна была кандидатом технических наук, но институт, где она прежде работала, зачах совершенно, а на новое место устроиться так и не удалось. Уже больше года Татьяна промышляла на овощебазе и за это время сделалась православной до невозможности. Она принадлежала к поколению, выросшему при государственном атеизме: ни о христианстве, ни о прочих религиях ничего толком не знала. Она и теперь знала не больше. Зато исправно ходила в церковь, соблюдала посты и ставила свечки. Она была убеждена, что это и есть православная вера.
– С затемнением надо лечиться немедленно, – сказал Саша. Он представил себе забранные стеклом образа и вереницы молящихся, друг за дружкой целующих это стекло. – А в церковь… Мороз на улице, ей в постели бы полежать…
– Ошибаетесь! – возразила Татьяна таким тоном, что он сразу понял – разубеждать бесполезно. – Главное, чтобы душа была Господом просветлена, иначе и лечение не поможет. А когда человек о Боге думает, к нему и болячки не пристают!
Шушуня выбежал в прихожую на звонок и, как только открылась дверь, повис у «дяди Саши» на шее. С тех пор, когда Лоскутков подобрал его, потерянного в метро пьяным отцом, мальчик очень к нему привязался. Ходил с ним гулять и явно гордился, шагая мимо дворовых мальчишек.
– Верочка-то, слава Богу, уснула… Приходила сейчас эта её Татьяна, всю мебель мне святой водой перебрызгала, – шёпотом пожаловалась Шушунина бабушка, Надежда Борисовна. – Врачи в больницу посылают, а она в церковь тащит… Я было спорить, а потом думаю: пусть сходит, вдруг правда поможет…
Про Вериного мужа Саша спрашивать не стал. Войдя, он засёк его в квартире на слух: Николай сидел возле постели жены и пребывал в непривычной для себя трезвости. Он не вышел поздороваться с Лоскутковым. Саша однажды тряханул его в четверть силы за шкирку, и с тех пор гражданин Кузнецов стал его смертельно бояться.
– Дядя Саша, – Шушуня уже стоял в тёплых ботиночках, и бабушка Надя застёгивала на внуке голубенький комбинезон, – а вы мне стихи рассказывать будете?
Лоскутков улыбнулся:
– Обязательно. Ну, тёзка, двинулись. Шагом марш!
– Шагом марш, – весело отозвался Шушуня.
Надежда Борисовна смотрела в окошко, как они шли через двор… Господи, ну почему Верочка вышла замуж не за такого вот Сашу, а за пьяницу Николая?.. Всё ж было ясно с самого начала, когда Вера только- только привела парня знакомиться, а он сразу полез к Надежде Борисовне с пьяными поцелуями, называя мамашей. Должно быть, принял для храбрости, только не пресловутые сто грамм, а существенно больше. Она, помнится, брезгливо отстранила его: «Протрезвеешь, тогда и знакомиться будем».
«Я его перевоспитаю, мама, он мне обещал! – успокаивала Вера. – Он меня любит!..»
С тех пор Николай дважды пытался «завязать» с выпивкой: в первые месяцы после свадьбы и потом, когда родился Шушуня. Понадобилась Верина болезнь и, может быть, лёгкое вразумление с Сашиной стороны, чтобы он сделал третью попытку. Насколько серьёзную?.. В чудеса давно уже что-то не верилось…
