Те же и Скунс – 2

Наверное, причиной её состояния была реакция на слишком бурную активность последних недель. Возраст есть возраст – даже самая, казалось бы, необременительная работа вычерпывает, как потом оказывается, до дна… А может, причина крылась в том, что по поводу «ННБ», Мони и баночек её жилец с самого начала был прав, и она, самое смешное, в глубине души всегда это знала?..

Тётя Фира тяжело вздохнула. Разбитые склянки, торчавшие из мусорного ведра, вдруг показались ей разбитым корытом. Что ж, пора было посмотреть правде в глаза. Можно сколько угодно винить Алёшу в цинизме, но ведь Монечку выгнали не с последнего курса столичной консерватории, а всего-то из музыкального училища в Одинцове. Через полгода после зачисления. И не за то, что еврей, а за прогулы и двойки. И в Израиль он до сих пор не уехал единственно потому, что там, грубо говоря, все евреи. Там некому вкручивать, что ты по жизни страдаешь из-за «пятого пункта»… а не из-за собственной бездарности и лени…

Бизнес у него теперь, видите ли. Бегом надо бежать без оглядки от тех фирм, куда таких Монечек принимают…

А сама тётя Фира? Если уж начать разбираться, она была нисколько не лучше. Прельстилась лёгкими заработками. Захотела сделать гешефт…

– Эсфирь Самуиловна приподняла Васькину мордочку, посмотрела коту в честные жёлто-зелёные глаза и пришла к выводу, что оправдание у неё всё-таки имелось. Увы, это оправдание даже мысленно выговорить было труднее, чем все обвинения в Монин и собственный адрес. Хотя объясняло оно всё сразу – и бзик изучать современные российские боевики, посетивший её на старости лет, и лихорадочный азарт, с которым она устремилась в сомнительную аферу.

Всё, что угодно, лишь бы не думать о белом медведе…

Тянулось это уже не первый месяц, и поначалу она действительно воображала, будто раз навсегда приняла решение и смирилась с положением дел. Легче, однако, не становилось, и думать о белом медведе – или не думать о нём – было одинаково невыносимо. Тётя Фира огляделась по сторонам и, не выдержав, нагнулась и шёпотом собралась поведать Ваське страшную тайну:

– Наш Алёша, он… он…

Выговорить «киллер» или, ещё хуже того, «наёмный убийца» оказалось, как всегда, невозможно. Зато по спине забегал мороз. Тётя Фира всякий раз ожидала, что кот обо всём догадается и ответит ей человеческим голосом. А потом, чего доброго, примется шантажировать.

Но Васька ничего не сказал. Выпростал, потягиваясь, из-под платка передние лапы и легонько коснулся ими тёти-Фириных щёк. Старая женщина умилилась и заново (но уже сквозь улыбку) припомнила полоумные сальто выкупанного в аквариуме кота. И как он мокрой кометой летал по всей комнате, не разбирая дороги… что и закончилось погублением баночек.

Баночки!..

Приступ слабости и трезвомыслия миновал так же быстро, как накатил. Эсфирь Самуиловна подхватилась из кресла, устремляясь на кухню.

Что, если Алёша, столь скептически относящийся к её маленькому предприятию, доведёт кастрюлю с водой не до полного кипячения, а только до пузырей? С него станется сделать именно так и потом заявить – он, мол, пастеризовал. Страшно даже подумать…

При жизни это был очень неплохой карабин, хотя и устаревшей модели. Увы, годы и невзгоды оставили его без глушителя, без оптического прицела и ещё кое без каких очень важных деталей. Заржавленный громовой обещал развалиться после первого выстрела, но ничего лучшего кочевники мавади раздобыть не смогли. Что ж… сделаем так, чтобы второго выстрела не понадобилось…

Ожидание приближалось к концу. Неподвижно замерший человек был таким же калекой, как его карабин, и очень хорошо знал, что у него в любом случае нет шанса спастись. Это было даже и к лучшему.

Солнце навсегда застряло в зените, воздух над выгоревшей равниной плыл и плавился волнами нестерпимого жара. Густое раскалённое пламя стекало вниз сквозь слои травы и навоза, и пот, выступавший на коже, превращался в ядовитый рассол, от которого горели и воспалялись гноящиеся рубцы. Часом раньше президентские охранники прошли с собаками так близко, что до них можно было дотянуться рукой. Но не забеспокоились ни собаки, ни люди. А теперь потомок каннибальских царьков стоял под раскрашенным в национальные цвета тентом и говорил программную речь, и рослые телохранители безмятежно высились по сторонам, уверенные в своей тренированной мощи. И никто не видел, как изуродованные пальцы миллиметр за миллиметром смещали прицел, в основном по наитию чертя в воздухе путь единственной пуле. Никто не видел и того, как ржавый ствол наконец занял безошибочное положение, и глаза, когда-то серые, а теперь напрочь утратившие цвет, начали смыкаться в узкие щёлки. Если бы президенту Йоханнесу Лепето довелось в них заглянуть, он узнал бы глаза человека, которого не так давно лично пытал. Но ему не довелось.

…ББББАХХ! – коротко высказался карабин, непочтительно перебив очень важную мысль, которую развивал перед слушателями глава государства, и на этом речь прервалась. Потому что мозги оратора разлетелись во всех направлениях и залепили телохранителям чёрные толстогубые рожи. А слушатели, приехавшие из своих деревень в запряжённых горбатыми быками повозках, панически бросились наутёк. Ибо даже песчаному ёжику было понятно, что виноватыми окажутся все, кто не успеет вовремя унести ноги. Митинг был посвящён радостному единению Партии народного процветания с собственно процветавшим народом. Поэтому всех, кого удалось согнать к маленькому оазису на плато, тщательно обыскали и вообще убедились, что на пушечный выстрел кругом ничего сколько-нибудь подозрительного не наблюдается. И уж само собой, охранников повсюду было как тараканов. Но толпа действовала рефлекторно – и ринулась на прорыв мгновением раньше, чем успело очухаться оцепление.

В одной повозке, влекомой мощным быком, сидели два негра мавади, очень хорошо знавшие, что в действительности произошло. Во всей толпе лишь они держали курс не «абы куда, только бы подальше», а на вполне конкретный клочок пожухлой травы, ничем не выделявшийся среди других таких же клочков. Повозка пролетела над ним, не сбавляя хода. Но жилистые руки воинов успели выдернуть снайпера класса «мастер» из ямы, куда он с их же помощью лёг трое суток назад.

Его втащили в повозку и прикрыли полосатой накидкой. Ветхий карабин действительно развалился от выстрела, а снайпер был без сознания и похож больше на мёртвого, чем на живого. Ему ещё предстояло учиться без посторонней помощи вставать и ходить…

– Ну? Всё скушала? Теперь давай погуля-а-а-аем… Оля Борисова взяла на руки дочь Женечку и стала прохаживаться от окна до двери и назад. Благо кухня в коммунальной квартире позволяла не то что с ребёнком гулять – дискотеку по полной программе гонять. С использованием в качестве эстрады доисторической дровяной плиты, расположенной посередине.

– А папа наш пускай занима-а-ается… Ему к лекции готовиться надо… Пусть он кни-и-ижечку почитает… Мы вот вырастем и тоже будем книжки читать…

Котище Пантрик вдвоём с подругой что-то вынюхивали под плитой. Наружу торчали лишь кончики двух хвостов, один вульгарно-рыжий, другой пышный, белоснежный. Снегирёв сидел на краешке тёти-Фириного столика и наблюдал, как размешивает суп новая квартирная соседка. Эта соседка сменила «на боевом посту» Таню Дергункову, убравшуюся с Богом по обмену. Злые языки утверждали, будто Дергунковой невмоготу стало выдерживать кое-чьё общество. Врали, конечно.

Новая соседка была съехавшей по всем статьям не чета. И фамилия у неё, в отличие от Таниной, была красивая и знаменитая (хотя начиналась на ту же самую букву): Досталь. По имени Генриэтта. Отчества как бы не полагалось вообще. «Просто Генриэтта», – представилась она, кокетливо всхохатывая и выделяя голосом 'э'.

Про себя Снегирёв был уверен, что её фамилия происходила от слова «доставать».

Женщина без возраста ходила в бордовом халате, расшитом китайскими бархатными драконами, мазалась кремами от морщин, выщипывала брови и красила волосы хной, оставляя в углу лба розетку седых волос. Наверное, в течение ближайших двадцати лет ей неизменно будет «около шестидесяти». У неё имелась собачка, жутко избалованный той-пудель. И ещё муж, полностью терявшийся на фоне супруги. Видимо, он ничего ей не дал, кроме звучной фамилии.

Тёти-Фирина кастрюля бормотала, собираясь кипеть.