– Ишь, чего захотела, – отвечает он. – Хватит и того, что я стал охотником.
– Не знаю, что за страна такая, откуда ты явился, – говорит она. – Тамошние люди совсем на нас не похожи.
– Это ты ни па кого не похожа. Ты дитя вешней зари, душа этого края, сестра белых медведей, ты дочь зимы с ее снежными просторами, дева ледников, хотя все это не мешает тебе быть толстухой и коротышкой.
Волей-неволей ему приходится привыкнуть к запаху рыбьего жира.
Он сватается к ней вторично. Но на сей раз не допытывается, любит ли она его, а просто спрашивает, не построить ли им вместе дом и переехать туда жить. Она беспрекословно начинает вместе с ним строить снежный дом, они вырезают из плотно слежавшегося снега кирпичи и укладывают их рядами с наклоном внутрь, только наверху оставляют крошечное отверстие для дымохода. Они устраиваются в снежном доме на шкуре белого медведя. Когда сестра Камасунгвак приходит в гости, девушка просит ее передать всем остальным, что она остается у Синдбада. Та выполняет поручение.
Спустя несколько дней после того, как они поселились в своем снежном доме, стены покрылись изнутри блестящей ледяной коркой, а сам дом немного осел, точно свалявшийся войлок, но вскоре оседание прекратилось.
По случаю бракосочетания созвали пир. В самом большом из домов стойбища устроили танцы. Синдбад танцевал, стоя в центре круга и упираясь головой в дымоход. Здесь, на севере, он, конечно же, казался высоким и красивым. В канун первого дня зимы [1] они ночь напролет хлопали в ладоши, били в барабаны и притоптывали – самые важные люди в стойбище, все в ярких одеждах. Еду они брали руками – птицу, которую перед тем долго выдерживали в тюленьей туше, целиком, вместе с перьями и потрохами. Кто-то выставил водку, припрятанную для большого праздника, так что на свадьбе не обошлось без выпивки.
Потом они одолжили нарты и собачью упряжку у зажиточного охотника, который одновременно был певцом и стихотворцем. Им дали на дорогу еды, а Синдбаду вручили гарпун.
– Зачем нам брать с собой столько еды? – спросила она. – Не лучше ли сберечь ее до нашего возвращения?
– Мы должны будем есть, – отвечал Синдбад. – Иначе мы умрем.
– Мы уезжаем всего на несколько дней, – сказала она. – Лучше наесться поплотнее, пока мы здесь. Зачем нам в дороге лишняя тяжесть?
И вот они помчались по льду и снегу. Холод им не докучал, оттого что спальные мешки были хорошо сшиты и отлично сохраняли тепло. Он видел, как рядом блестят среди бескрайних снегов ее черные глаза. Сияла луна, и было светло. Смотреть было особенно не на что, кругом одни только горы да мерзлый паст. Они отыскивали в скалах ниши, выступы, ледяные пещеры. Иногда ненадолго слезали с нарт и шли пешком, чтобы собаки отдохнули.
Вернувшись в стойбище, они взяли к себе Пипалукк, дали ей угол. Никаких углов в круглом снежном доме не было, просто так говорят. Пипалукк была та самая женщина с лицом, напоминающим древесную кору, которая в первый день накормила его форелью. Женщины без устали жевали жир – его требовалось много – и трудились не покладая рук. Синдбад ничего не делал, только ждал, когда же наконец появится солнце. Пипалукк хлопотала над лебедем, которого Синдбад добыл еще летом. Надо, чтобы птицы хватило надолго. Сегодня ели шею, завтра – крылья, а когда подкрепиться было больше нечем, жевали лапы. Перья пошли на подбойку для одежды, высушенные кишки использовались вместо ниток, для питья женщины топили лед и беспрестанно жевали тюлений жир, чтобы было чем освещать и отапливать жилище.
Пипалукк заявила, что она уже очень стара и они должны перестать ее кормить. Синдбад ответил, что никогда такого не допустит. Ведь она до сих пор работает за Двоих. Тогда она сказала, что как только не сможет больше у них работать, то сразу убьет себя. Нет, возразил Синдбад, она всегда будет жить с ними. Должно быть, в его стране живут очень добрые люди, заметила она. Всякие, ответил он. Исландия, сказала она. Гренландия, ответил он. Ведь это же совсем близко, сказала она. Летом солнце слепит нам глаза, промолвил он, это оттого, что мы находимся по соседству с Гренландией.
Зима длится бесконечно. И все же по ночам на небе часто вспыхивает северное сияние, и от снега и луны бывает совсем светло. Когда над горой встает солнце, начинается новый год. Каждый стремится увидеть солнце первым. Жители стойбища взобрались на холм и сбросили капюшоны, едва над горой забрезжило чуть заметное мерцание, единственный красный лучик, который оказался не в силах подняться выше и тут же исчез. Все протягивали руки в том направлении, откуда следовало ждать солнца, и до самого вечера в стойбище царило необычное веселье, и с каждым днем люди становились веселее. Конечно, весной тоже холодно, но зато круглые сутки светит солнце.
Когда фьорд очистился от льдов, они увидели идущий на всех парусах корабль. Синдбад уже почти забыл, как выглядит корабль, да еще под парусами. Несколько раз на дню он взбирался на холм и, охваченный каким-то неясным чувством, смотрел оттуда на корабль.
В дом к Синдбаду зашел сосед, самый знаменитый охотник в стойбище, тот, что зимой одолжил им нарты и собачью упряжку. Он был сыном лекаря, сочинителя стихов и певца и унаследовал от отца все его таланты. Встретили его с распростертыми объятиями. Камасунгвак показывает на шкуру белого медведя и с важностью произносит:
– Мой муж первым увидел белого медведя. Садись же на шкуру.
Сначала они сидят молча. Потом сосед долго рассказывает про свою охоту. Затем так же подробно – о болезни своей жены.
– Она умерла сегодня утром, – заключает он свой рассказ. II снова все сидят молча. – Дети не могут жить без матери, – говорит охотник. – Для них это все равно что умереть. Впору утопить их, да только рука не поднимается.
– Дети не должны умирать, даже если умерла их мать! – восклицает Синдбад. – Ведь это бесчеловечно! Почему вы отказываетесь заботиться о стариках и детях?
– Пока я на охоте, может явиться белый медведь и растерзать детей. Они могут упасть в прорубь. Некому сшить для них одежду. Некому приготовить им еду.
– Пусть едят вместе с нами, – говорит Синдбад.
– Я видел во сне, – продолжает охотник, – будто наш добрый друг уплыл на корабле.
– Кто же это? – спрашивает Синдбад.
– Наш добрый друг, с которым мы вместе ловили рыбу, тот, кто первым увидел белого медведя.
– Я? – изумляется Синдбад. – Я хочу уплыть отсюда на корабле? Разве я хоть кому-нибудь обмолвился об этом? – Он смотрит на Камасунгвак, но та отворачивается, и ему не видно ее лица. – Чего ты от меня хочешь? – спрашивает Синдбад.
– Я ничего от тебя не хочу, – отвечает сосед. – Женщины, у которых такие искусные руки, как у твоей жены, не должны покидать страну. Я давно уже любуюсь, как умело она рукодельничает.
Сосед предложил весьма заманчивую сделку: взамен Синдбад получал собачью упряжку, нарты, кусок кремня, одежду. Только Синдбаду ничего не нужно. Потирая закоченевшие руки, он взобрался на холм и стал смотреть на корабль. Подошла Пипалукк, встала рядом.
– Со мной ничего не случится, – сказала она. – Не беспокойся обо мне. Может, у Камасунгвак найдется для меня какая-нибудь работа. А когда я уже не смогу хорошо шить, я ведь всегда сумею жевать сало и кожу.
– Я было совсем забыл о тебе, – признался он.
– Обо мне давно уже все забыли, – отозвалась она.
Они пошли назад, к дому.
– Ты еще вернешься, – сказала Пипалукк. – Осенью ты приедешь опять. Я наберу для тебя крупной, точно галька, сладкой голубики и положу ее до твоего возвращения в топленый тюлений жир.
К кораблю его доставили на лодке. На прощанье жители стойбища просили купить им датские башмаки со скрипом и привезти водки.
Он сжег за собой все мосты, продал жену и ничего не припас на зиму. Разумеется, он подыскал своей жене хорошую партию. А вот от собаки так и не сумел избавиться, ее передали на борт следом за ним. Теперь она рычит, когда ветер рвет паруса и над палубой встает волна величиною с дом. Синдбад тихонечко напевает:
