естественно, преподносила его как мудрый шаг Сталина, который сыграет историческую роль в советско- германских отношениях. Советская пропаганда в международном плане до конца августа 1939 г. была ориентирована на разоблачение гитлеровской агрессии против Австрии и Чехословакии, а итальянской – против Абиссинии и Албании и гораздо скромнее выступала с требованиями освобождения Индии и других британских колоний. После августа 1939 г. основным объектом «разоблачений» в советской печати стали колониальные режимы Англии и Франции и даже «ограничение свобод» в Канаде, но почти ничего не говорилось о человеконенавистническом «новом порядке», устанавливаемом Гитлером в Чехии и Польше.

Массированная пропагандистская кампания по поводу договора оказала свое влияние на общественное сознание некоторых слоев советского народа. Наиболее убедительным им казался аргумент, что договор обеспечил нейтралитет Советского Союза в начавшейся второй мировой войне и предоставил стране дополнительное время для подготовки обороны, как будто СССР являлся одиноким островком в огромном океане, а не одним из островов архипелага, состоящего из многих стран. Отголоски подобных пропагандистских штампов, к сожалению, ощущаются в сознании людей старшего поколения и в некоторых научных работах до сих пор.

В речи на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г. Молотов признавал, что и в СССР «были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией», забывали о провокаторской работе западноевропейских политиков, стремившихся столкнуть лбами Германию и Советский Союз. И теперь, когда договор подписан, некоторые «с наивным видом спрашивают: как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа? Разве это возможно?»[103].

Действительно, подобный вопрос тогда был весьма распространенным, но многие все же считали: раз Сталин так поступил, значит так надо.

Определенный интерес в связи с настроениями советских граждан вызывает оценка советского общественного мнения, данная Шуленбургом. В донесении от 6 сентября он писал, что в последние годы в Советском Союзе нагнетался страх перед германской агрессией. Поэтому заключение пакта о ненападении вызвало у населения чувство облегчения. В настоящее время советское правительство делает все, чтобы представить политику Германии в более благоприятном виде. Нападки практически прекращены[104].

По-своему размышляла в связи с договором другая часть советского общества, преимущественно интеллигенция. Ее настроения выразил в своих воспоминаниях Константин Симонов. Он рассказывает: пакт с немцами, приезд Риббентропа в Москву и все с этим связанное «психологически, особенно после всего, что произошло в Испании, после открытой схватки с фашизмом, которая была там, тряхануло меня так же, как и моих сверстников, – многих, наверное, довольно сильно. Что-то тут невозможно было понять чувствами. Может быть, умом – да, а чувствами – нет. Что-то перевернулось и в окружающем нас мире, и в нас самих. Вроде бы мы стали кем-то не тем, чем были; вроде бы нам надо было продолжать жить с другим самоощущением после этого пакта»[105].

Симонов находился в то время на Халхин-Голе и, естественно, ощущал, что вместе с этим пактом отодвинулась опасность удара в спину, с Запада, со стороны Германии – союзницы Японии. «И вот, – пишет он, – вдруг наступила странная, неожиданная, оглушающая своей новизной эра предстоящего относительного спокойствия: был заключен пакт о ненападении – с кем? – с фашистской Германией»[106].

При оценке советско-германского договора резкое размежевание произошло в коммунистических партиях многих стран. Несмотря на некоторые сомнения, большинство из них по предложению Коминтерна все же выступило с одобрением этого договора. Однако коммунистические партии, мировая общественность не были информированы в полной мере ни об обстоятельствах, вызвавших появление этого договора, особенно договора о дружбе и границе, заключенного между СССР и Германией 28 сентября 1939 г., ни о секретных протоколах к этим договорам. Им не были известны подлинные причины тех территориальных изменений, которые произошли в результате принятия этих документов. Вот почему в первые дни войны коммунистические партии действовали в духе решений VII конгресса Коминтерна. Они резко критиковали агрессивный характер фашизма, выступали за коллективную безопасность, разоблачали национальных предателей, защищали национальную независимость своих стран. Затем, следуя требованиям Исполкома Коминтерна, они безоговорочно одобрили договор СССР с Германией. Но значительная часть активистов колебалась. Некоторые же руководящие деятели компартий США, Великобритании, Германии решительно выступили против сговора с Гитлером, за что были отстранены от руководства партиями или исключены из их рядов. В ряде компартий сомнения и негативное отношение к договору, отмеченные в первые дни после его заключения, постоянно уступали место новой волне просоветских настроений и доверия к ВКП(б)[107].

Видный деятель Французской коммунистической партии (ФКП) и французского Сопротивления Шарль Тийон в своих воспоминаниях рассказывал, что советско-германский договор вызвал «панику» у некоторых руководителей ФКП и депутатов Национального собрания от коммунистической партии. Они не поняли, что договор «был только тактическим и временным соглашением между двумя государствами, антагонистическими по своей природе». Однако, уточняет автор, то, что стало ясно после войны, в 1940 г. было труднообъяснимым. «Партия подвергалась тогда жесткому давлению догматизма, в особенности если речь шла о том, что исходило от Сталина, в ту пору, когда о методах его руководства и о режиме личной власти ничего не было известно»[108].

Участник антифашистского движения и ветеран компартии Болгарии Ганчо Ганев рассказывал: болгарских коммунистов беспокоила опасность того, что Англия и Франция вместе с Германией могут выступить против Советского Союза. Поэтому коммунисты полагали, что советско-германский договор блокировал эту возможность. Это был тактический ход советского руководства, стремившегося отодвинуть начало войны[109].

«Когда было заключено соглашение о ненападении между Советским Союзом и Германией, – вспоминал в 1975 г. И. Броз Тито, – я находился в Москве. У нас тогда была встреча всех секретариатов в Коминтерне, на которой мы дискутировали о том, что в такой обстановке следовало бы предпринять. Мы, разумеется, считали, что это тактика Советского Союза с целью как можно больше выиграть во времени. Я верю, что и сам Сталин думал, что такую опасность можно на определенное время устранить, пока Советский Союз лучше подготовится и упрочит свои ряды. К сожалению, оказалось, что это была иллюзия. Фашистам нельзя было верить».

Подготовка и заключение договора вызвали на первых порах неоднозначную оценку и среди союзников Германии. Так, итальянский военный атташе в Токио сообщал 23 августа 1939 г., что предстоящее заключение договора «вызвало в Японии глубокое возмущение против Германии. Это означает, как было сказано военному атташе, предательство германо-японской дружбы и идеи антикоминтерновского пакта, тем более что Японию даже не уведомили заблаговременно о таких планах»[110].

На следующий день после заключения договора аналогичную информацию прислал в Москву и советский временный поверенный в делах в Токио Н. И. Генералов. Он писал: «Известие о заключении пакта о ненападении между СССР и Германией произвело здесь ошеломляющее впечатление, приведя в явную

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату