Россией!
— Да, для геологов работа здесь найдется, — сказал Лось, вспомнив о горах, где капризничает компасная стрелка.
Капитан глотнул коньяку и продолжал:
— А ты знаешь, с момента революции я ведь был в бегах. На Дальнем Востоке, как тебе известно, была такая правительственная чехарда, что тошно становилось. Я смотрел, смотрел… Вира якорь — и угнал пароход. Вот этот самый. На китайской линии работал, как извозчик, без родины! Потом пришла Советская власть, я вернулся во Владивосток, замазал старое название корабля и написал: «Совет»…
Лось с улыбкой слушал капитана, который рассказывал это и в прошлом году.
— Радиста и рацию привез тебе, чтобы не был ты одиноким здесь.
— Что ты говоришь! — обрадовался Лось. — Ну, Михаил Петрович, за рацию придется выпить еще твоей божественной горилки.
— За такое дело не выпить, — надо быть брашпилем, — сказал капитан, наливая стопки. — Да… с прошлой навигации тебе письмо вожу. Тогда, на обратном пути из Колымы, не попал к тебе. Привез его во Владивосток. Возил домой, в Шанхай, в Нагасаки, в Дайрен. И все же вот доставил адресату. Помнишь Толстухина? От него… И еще одно есть… — Капитан весело подмигнул: — От жены. Но предупреждаю: читать его будешь не в моей каюте. Кто знает, что она там написала? Может быть, она поносит меня самыми последними словами и ты после этого не захочешь со мной и стопку держать?
Лось с волнением взял письмо, узнав знакомый почерк жены. Ему и самому хотелось прочесть письмо в уединении, подумать над ним, вспомнить далекую молодость, когда он был машинистом, а она — учительницей. Это ведь ей он обязан своей грамотностью. Лось бережно положил письмо в бумажник.
— Вы видели ее, Михаил Петрович?
— Да. Перед самым отходом из Владивостока вбегает ко мне женщина. Возбуждена, глаза горят — и сразу с допросом: «Товарищ капитан, вы все время работаете на „Совете“»? — «Да, все время, говорю, плаваю на „Совете“». Она думает, корабль — это какой-нибудь ревком или завод! «И в прошлом году, говорю: пла-а-вал на нем». Спрашивает, не знаю ли я Лося. «Ну как не знать! В прошлую навигацию, говорю, сорок дней вместе шли». — «Где шли?» Ха-ха-ха! Она думает, что на пароходе не ходят, а обязательно ездят. Ну-с, спрашивала, где ты и что ты. Собралась к тебе. Отговорил ее, отговорил. Сказал ей всю правду. «На пустынный берег, говорю, высадил Лося. Что теперь с ним, и сам не знаю». Не рекомендовал ей отдавать концы, не рекомендовал…
— Пожалуй, правильно сделал, Михаил Петрович, — неуверенно сказал Лось.
— Ну, разумеется, я же знаю край. Вот обживешь место, дом выстроишь, тогда и поднимай паруса. Так я и сказал ей… А рвется она к тебе! Наши капитанские жены не отличаются этим качеством. Привыкли, чертяки, жить без мужей… Ну, давай выпьем… Митрич, еще картошки! — крикнул капитан, доставая маслины и засахаренный лимон.
— Как жизнь идет на материке, Михаил Петрович?
— Жизнь идет по курсу, заданному Владимиром Ильичом. Идет прямым курсом, ломая и рифы и подводные камни. Разумеется, не без бузотеров. Ну да ведь их понемногу списывают с палубы. Иначе и нельзя. Я по себе сужу: распусти экипаж — и пойдешь на дно… раков кормить.
Грохотали лебедки, веселый шум стоял на палубе, в трюмах. В иллюминатор капитанской каюты доносилось: «Вира!», «Майна!»
— Домище привез тебе на двадцать комнат. Три школы. Будешь жить теперь, как монакский президент.
Лось задумчиво покачал головой.
— Мало это, Михаил Петрович. Три школы… Сам знаешь, какое побережье. Это тебе не монакское государство.
— Э, батенька мой, ты думаешь, «Совет» резиновый? Хватит для начала. И Москва не сразу строилась.
Капитан крикнул:
— Митрич, старпома ко мне!
Явился старший помощник; капитан сказал:
— Иван Иванович, весь экипаж на авральные работы по сборке ревкомовского дома! Срок — двое суток.
— Есть, Михаил Петрович!
— Задымят печки ревкома — и вира якорь… А школы куда тебе развезти? — обратился капитан к Лосю.
— Одну — здесь, одну — в южную часть района, третью — в Энмакай.
— Гм!.. В Энмакай? Это больше трехсот миль по льдам.
— Надо, Михаил Петрович, очень надо! Место там такое! Очень трудное место. Охотники там в цепях шамана и крупного торгаша Алитета.
Капитан задумался. Он молча закурил и решительно сказал:
— Хорошо, Никита Сергеевич! Рискну… — И, хлопнув рукой по столу, восторженно воскликнул: — Нравится мне такая Россия! Целый корабль гонит во льды, чтобы доставить маленькую школу. Это же великий и невиданный гуманизм!
— Ну, а как же иначе, Михаил Петрович? Это же все наши обычные дела.
Они вышли на палубу. Подбежавший Андрей Жуков возбужденно крикнул:
— Вельботы! Двенадцать штук, Никита Сергеевич!
— Вельботы?! — изумленно переспросил Лось.
— Привез, — сказал капитан. — Вызывали меня на консультацию в Комитет Севера. Моя рекомендация!
— Вот за это спасибо тебе, Михаил Петрович! — И Лось, подняв подбородок и проведя по горлу рукой, сказал: — Вот так они нужны здесь.
Глава третья
В тесном домике старого ревкома в ожидании Лося собрались вновь прибывшие работники.
Доктор Петр Петрович, лет сорока на вид, с широким добродушным лицом, стоял у самодельной схематической карты Чукотского полуострова и разговаривал с геологом Дягилевым.
— Вот посмотрите, Владимир Николаевич: это, наверное, последнее, исправленное и дополненное издание картографического управления Лося? иронически сказал он инженеру, показывая на висевшую на стене карту.
Дягилев, высокий худощавый человек с энергичным лицом, вынул из полевой сумки печатную карту и, сличая ее с лосевской, удивленно произнес:
— Надо сказать, что она все-таки подробней и лучше моей. Видите, Петр Петрович, здесь у меня сплошное белое пятно. Одна береговая полоска — и та не точна. А на карте Лося даже заливы и мысы отмечены…
Инженер углубился в изучение ревкомовской карты.
Трое молодых людей внимательно рассматривали тетрадь Лося с чукотскими словами и фразами. Это были учителя: Николай Дворкин, Кузьма Дозорный и Михаил Скориков. Их внимание привлекло грамматическое образование числительных в чукотском языке.
— Смотрите, ребята, это очень интересное словообразование! — сказал учитель Скориков. — По- моему, у них в основе счета не десятки, а пятерки.
— Не может быть?! — усомнился Дворкин. — Видишь: один — иннень, десять — мынгиткен, одиннадцать — мынгиткен иннень пароль. Ясно, что десятка в основе.
— Ты дальше гляди! — горячо возразил Скориков. — Пятнадцать кильхинкен, шестнадцать — кильхинкен иннень пароль. О чем это свидетельствует?
— Мне тоже кажется, что в основе пятерка, — вмешался Кузьма Дозорный.
