лицу его бежали капли пота. Поиграв еще немного, он остановился.
— Ух, устал! Руки устали. На гармошке легче. Здесь руками нужно бить, — сказал он, довольно улыбаясь и поглядывая на блестящие клавиши. — Я лучше возьму гармошку.
— Вот видите, это его Лена научила, — сказала Тает-Хема.
Польщенная Лена улыбнулась и сказала:
— Я и танцевать их могу научить.
— Надо, надо! Давайте станцуем, а они посмотрят, — предложила Татьяна Николаевна.
Ктуге принес гармошку.
Вместе с учительницей Лена легко пошла в фокстротном па. Круг раздался, и все отошли от пианино, привлеченные танцующей парой. Лена танцевала прекрасно, и видно было, что, танцуя, она любовалась собой.
Потом Татьяна Николаевна пригласила директора школы.
Оставшись без пары, с явно выраженным чувством досады, Лена стояла и перебирала ногами. Она горела желанием пройтись еще раз — но с кем? Рядом с ней оказался Таграй. Ни слова не говоря, она взяла его за руки и потащила на середину зала.
— Пойдем, пойдем!
— Да я ведь не умею! — упираясь, как-то вяло проговорил Таграй.
— Ничего, научу! Ты же фартовый парень. Это куда проще, чем задачки по алгебре.
Таграй усмехнулся и, утратив волю к сопротивлению, оказался в распоряжении Лены. Она положила его руку на свою талию.
— Ну, медведь, на ноги не наступать! Двигай их, не отрывая от пола, — командовала Лена.
Таграй неуклюже двигался, и краска густо покрывала его лицо. В зале раздался взрыв хохота.
— Какомэй, Таграй! — слышались отовсюду голоса школьников.
И если бы не танцующий рядом директор школы, то Таграй обязательно бы вырвался из рук Лены. Он продолжал ходить по кругу, глядя украдкой ей в глаза, и думал:
«Как лисица, верткая. И волосы похожи на весенний мех лисицы, и хитрость в глазах есть. И какой-то совсем особенный запах от нее».
— Музыку слушай, музыку! — командовала Лена.
А Таграй совсем не слышал музыки, — казалось, что никто и не играл в зале. И опять лезли в голову мысли. «Что такое — фартовый? Наверно, смеется надо мной!»
Лена крутила его, толкала назад, тянула вперед и подсмеивалась над ним.
— Ну, ты не смейся. Раз взялась учить, так учи по-серьезному, — сказал Таграй.
Тает-Хема стояла в сторонке, молча и серьезно смотрела на танцующих, и ей вдруг так захотелось научиться танцевать, что, минутку постояв, она сорвалась с места и подбежала к Николаю Павловичу.
— Пойдемте с вами.
— Ну нет, что вы? Это не по моей части, — мрачно проговорил он.
— Идите, идите, Николай Павлович! — крикнула Татьяна Николаевна. — Приказываю вам научиться танцевать.
Лена подошла к пианино и стала играть другой фокстрот.
— Ну и дела! — сказал Николай Павлович. — Кажется, этот фокстрот обретет все права гражданства и в нашей школе.
— А вы думаете, это очень плохо? — спросила Татьяна Николаевна и потащила его на середину зала. — Не упрямьтесь, не упрямьтесь! Вы должны научиться танцевать, — весело сказала она.
— Я начинаю впадать в детство, — проговорил Николай Павлович, глядя себе под ноги.
В учительской после танцев у всех было шутливое настроение. Даже серьезный и молчаливый директор школы как-то к слову сказал:
— Вам бы, Николай Павлович, пожениться с Татьяной Николаевной. Что же будете здесь жить бобылем?
Николай Павлович усмехнулся, затянулся папиросой, пуская колечки, и сказал:
— За мной остановки не будет. Я человек сговорчивый.
— Да, Николай Павлович, и человек вы хороший, и работник отличный — вас можно любить. Только разница в летах уж очень большая. Ведь десять лет! — шутливо сказала Татьяна Николаевна.
— Василий Андреевич Жуковский, будучи стариком, женился на юной девушке, — полушутя- полусерьезно проговорил Николай Павлович.
— Впрочем, годы — это дело десятое. На них можно бы и не обращать внимания, если бы вы не были пенсионером, — протяжно произнесла она последнее слово. — Слово-то какое страшное для молодой девушки. Кто ваш муж? Пен-си-о-нер!
Учителя расхохотались.
Николай Павлович встал, заходил по комнате и с оттенком шутки сказал:
— Ну и закон! Что он сделал с цветущим молодым человеком? Хоть петицию подавай Михаилу Ивановичу об отмене этого закона.
ЧУДЕСНЫЙ ПОЧТАЛЬОН
Стоял хороший осенний день. Чистое полярное небо, как шатер огромной яранги, прикрывало Чукотскую землю. С запада дул легкий ветерок, и на юг большими стаями тянулись утки. Давящая тишина Севера нарушалась лишь шумом пролетавших уток да криками и свистом детворы. По окончании уроков часть учеников играла на волейбольной площадке, другие находились на берегу моря, где над косой всегда по неизменному маршруту утки совершали свой перелет.
И едва на горизонте показывались утки, как ученики ложились на гальку и зорко следили за их приближением. Как только утки подлетали, дети вскакивали, поднимался невероятный крик, шум, свист, и напуганная стая, словно падая вниз, пролетала прямо над головами.
В этот момент в воздух взвивались эплякатеты[47], брошенные ребятами. Крылья утки запутывались среди ремешков, и под тяжестью пяти моржовых зубов она стремительно падала, сильно ударяясь о землю.
— Есть одна авария! — кричал какой-нибудь карапуз.
Затем все стремглав неслись к пойманной птице. Ребята быстро распутывали ей крылья, а утка, глядя испуганными глазами, пыталась вырваться и улететь вслед за стаей.
Вместе с ребятами бегала и Тает-Хема. На ее шее болталась связка металлических занумерованных трубочек с коротенькой надписью: «Москва». Тает-Хема занималась кольцеванием птиц. Если утка не сильно разбивалась, девочка прикрепляла ей на лапку алюминиевое колечко и пускала на свободу.
Но что это такое? Упала утка, а на ее ножке уже есть колечко! Ребята сгрудились около птицы, глаза их блестят. С крайним любопытством на лицах они рассматривают эту необыкновенную путешественницу. На изящном колечке надпись: «Манила, 742».
Тает-Хема чувствует себя героиней дня и с удивлением разглядывает колечко. Она знает, что его нужно снять и записать число, месяц и место, где поймана эта утка. Ее воображению рисуется, что где-то в далекой-далекой стране вот так же рассматривается и ее колечко. Тает-Хема тщательно осмотрела пленницу, записала в книжечку чужестранную надпись и забыла даже снять манильское кольцо. Она взяла московское колечко и пристегнула его на вторую ножку. С сильно бьющимся сердцем утка вырвалась из рук. Тает-Хема приподняла ее и пустила на волю. Какая интересная почта!
Утка отлетела немного и села на море, невдалеке от берега.
— Эх ты! Человек с печенкой вместо сердца. Навешала ей грузов и думаешь — она должна лететь? Может быть, ей еще лететь тысячу километров? Вот тебе к пяткам подвесить по кило и заставить бегать, — с укоризной сказал один из учеников.
Но Тает-Хема не отрываясь следит за уткой. Она молча стоит и смотрит, смотрит на нее. Утка
