июля 1919 г.: «…Спустя некоторое время приехали за детьми. К нам пришел в дом комиссар Хохряков, а потом появился Родионов. Главным считался Хохряков. Но он ничем себя не проявлял. Он был похож на простого матроса. А Родионов не был похож на простого, не интеллигентного человека. По моему мнению, это был по всем приемам жандармский офицер, а не солдат. Он худо относился к нам, грубо. Он в грубой форме запретил Ольге Николаевне запирать на ночь двери и предупредил, что иначе он сломает дверь. Он обыскал Нагорного и придрался к нему за то, что увидел у него в кармане записку от Коли Деревенько к Алексею Николаевичу. Как увидел, должно быть, преданного Алексею Николаевичу человека, так и начал его преследовать. Отношение его к Княжнам было такое, что как будто бы он вызывал Их гнев. Он обыскал монахинь, когда они пришли к нам на богослужение, и поставил около священника во время службы красноармейца. Он с видимым удовольствием говорил нам, что в Екатеринбурге режим другой, и прибавлял при этом: «Я устанавливал». Хохряков держал себя совсем иначе. Он понравился Алексею Николаевичу. Этого Родионова узнал Татищев, и Татищева узнал Родионов. Татищев ему сказал, что он его знает. Родионов ответил, что и он его знает. Тогда Татищев спросил его: «Интересно знать, при каких условиях я вас видел». Родионов ему ответил: «Об этом не стоит вспоминать». Но после этого он стал предупредительным с Татищевым и проявлял ему знаки внимания: велел наклеить ярлычки на чемоданы Татищева для выявления их из общей массы других вещей».
Кажется 6–7 мая по старому стилю мы выехали из Тобольска и через несколько дней прибыли в Екатеринбург. Дорогой Родионов также худо держал себя с нами. Он не позволял в грубой форме, с придирками затворять Княжнам Их каюты. Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи на ключ, и Нагорный нарочно разбудил его ночью, требуя выхода».
Более мягко звучит мнение о Родионове М.Г. Тутельберг. Из протокола допроса горничной императрицы М.Г. Тутельберг следователем Н.А.Соколовым 23–27 июля 1919 г.: «В мае месяце к нам пришел новый комиссар Хохряков и какой-то Родионов. Кто такой был Хохряков и Родионов, не знаю. Главными них, как мне казалось, был Родионов. Он похож был на интеллигентного человека: на офицера, но грубого. Я не знаю, как он обращался с княжнами, а с монашками, которые приходили петь за богослужением, он обходился худо: он их обыскивал перед тем, как пустить их в комнаты. Когда мы потом в Тюмени садились в вагон 4-го класса, он нам сказал: «Вам теперь по-другому жить придется»… Опознал ли Татищев или Гендрикова или Буксгевден Родионова, я не знаю, и не слыхала об этом ничего. Я ничего не знаю, как обходился Родионов с Нагорным. Я не слышала, чтобы Родионов плохо обращался с княжнами и Алексеем Николаевичем. Я слышала, что он «советовал» княжнам не запирать дверей их кают, мотивируя это требованием безопасности для них же самих: может ведь случиться пожар. Я знаю, что он запер Алексея Николаевича снаружи на замок, но, по-моему, он это сделал из хороших побуждений: мало ли кто может взойти, а внутренней охраны не было».
Эпизод с открытыми дверями Волков в своих воспоминаниях в 1928 г., изданных в Париже, описывал так: «Однажды Родионов пришел ко мне с таким заявлением:
— Скажите барышням, чтобы они ночью не затворяли дверь спальной.
Я отвечал:
— Этого сделать никак нельзя.
— Я вас прошу так сделать.
— Сделать это никак нельзя: ведь ваши солдаты будут ходить мимо открытых дверей комнаты, в которой спят барышни.
— Мои солдаты ходить не будут мимо открытых дверей. Но если не исполните моего требования, есть полномочие расстреливать на месте. — Родионов вынул револьвер. — Я поставлю часового у дверей спальни.
— Но это безбожно.
— Это мое дело.
Часовой поставлен не был, но двери спален великих княжон пришлось по ночам оставлять открытыми настежь».
Относительно того, кто кого узнал, А.А.Волков в своих воспоминаниях пишет: «Когда постепенно начали укладывать вещи, Родионов неоднократно обращался к генералу Татищеву, уверяя, что знает его. Родионов настаивал, чтобы вещи Татищева были особо отмечены (визитными карточками). Для чего это ему было надо, понять мы не могли. Его поведение очень беспокоило Татищева. Как вспоминала баронесса Буксгевден, она встречала ранее Родионова: он служил в жандармах в Вержболове».
Из протокола допроса Волкова следователем Н.А.Соколовым 20–23 августа 1919 г.: «Незадолго до нашего отъезда появился с отрядом красноармейцев какой-то Родионов. Эти красноармейцы и заменили наших стрелков. Отряд Родионова состоял из русских и латышей. Я не знаю, были ли в них мадьяры, но латыши были. Я это потому говорю, что потом, когда мы ехали на пароходе, лакей Трупп признал в одном из красноармейцев своего племянника (имени и фамилии его не знаю), а Трупп был латыш.
Хохряков, как говорили, был матрос. Кто был Родионов, я не могу сказать. Был ли он жандарм, не могу сказать. Не могу точно сказать, похож ли он был на офицера, но вряд ли. Мне он не казался человеком интеллигентным. Я не могу сказать, чтобы он был особенно грубым, но он проявлял настойчивость в своих требованиях. Это действительно было, что он не позволил княжнам закрывать двери их спальни. Я с ним из-за этого повздорил, потому что нельзя так: барышни. А Нагорный с ним вздорил из-за Алексея Николаевича. Может быть, из-за этого мы с Нагорным и пострадали.
Родионов оказался знакомым с Татищевым. Мне передавал Татищев. Родионов, увидев Татищева, сказал ему: «Я вас знаю». Татищев его спросил, откуда он знает, где он его видел. Родионов не ответил ему. Тогда Татищев спросил его: «Где же Вы могли меня видеть? Ведь я же жил в Берлине». Тогда Родионов ему ответил: «И я был в Берлине». Татищев попытался подробнее узнать, где же именно в Берлине видел его Родионов, но он уклонился от вопроса, и разговор остался у них неоконченным. Буксгевден мне говорила, что она видела Родионова несколько раз жандармом на станции Вержболово. Между прочим, Родионов почему-то выделил Татищева и приказал наклеить только на его вещи ярлыки с отметкой, что это вещи Татищева».
Через десять лет, в 1928 г., в Париже были опубликованы воспоминания Волкова, в которых он дополняет свои показания, данные следователю Соколову. Вот что он рассказал об обстановке на пароходе: «В два часа дня пароход отчалил от пристани и пошел на Тюмень. Во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто — куда попала. Стреляли не только из ружей, но и из пулеметов. Родионов распорядился закрыть на ночь наследника в каюте вместе с Нагорным. Великих княжон оставил в покое. Нагорный резко противоречил Родионову, спорил с ним».
Ну, стреляли и стреляли. Может быть, охранникам показалось, что кто-то пытается приблизиться к пароходу с царственными узниками и они выполняют задачу, которая была поставлена перед ними.
Более подробный рассказ содержится в недавно вышедшей книге Грэга Кинга и Пенни Вильсона «Романовы. Судьба царской династии» (М.: Эксмо, 2005, с. 251): «Когда багаж был перегружен на корабль, члены латышского отряда принялись расхаживать по палубе, «распевая песни и играя на аккордеоне», вспоминала впоследствии Буксгевден. С каждым часом солдаты становились все более шумными и пьяными, они палили из винтовок в воздух, бросали в реку за борт гранаты или развлекались тем, что расстреливали из пулемета дальние деревья на берегу. Время от времени, как вспоминал Волков, они принимались палить в птиц, но, сколько ни стреляли, попадали только в воздух. Беспокоясь о судьбе Алексея, Хохряков зашел к нему в каюту и сказал, чтобы царевич не боялся. Наконец, когда солнце висело совсем низко над горизонтом, над «Русью» раздался мощный рев пароходного гудка. С пронзительным ревом судно медленно отчалило от причала Тобольска, оставляя позади себя широкую полосу белой пены, раздвигавшей темные воды реки, озаренные пламенем сибирского заката. Это было начало того, что Волков впоследствии назвал «дикой оргией».
Родионов и его банда пьяных солдат переходили из каюты в каюты, выталкивая из них пассажиров, и вскоре все мужчины оказались собранными в нескольких каютах. Затем двери за ними с грохотом захлопнулись, и послышались другие, еще более угрожающие звуки: в замочных скважинах заскрежетали ключи, и все двери были заперты снаружи: Буквально в считанные минуты солдаты добились своего, все мужчины, как вспоминал впоследствии Гиббс, оказались запертыми в этих каютах, «так, что они не могли более помешать злобным намерениям красных солдат». Группа пьяных солдат шаталась по палубе. Нагорный не выдержал и подбежал к двери своей каюты, крича: «Какое нахальство! Больной мальчик!
