болезни. Люба создала всю ту невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть. Люба выталкивает от меня всех лучших людей, в том числе - мою мать, т. е. мою совесть. Люба испортила мне столько лет жизни, т. е. измучила меня и довела до того, что я теперь. Люба, как только она коснется жизни, становится сейчас же таким дурным человеком - страшным, мрачным, низким, устраивающим каверзы существом, как весь ее Поповский род. Люба на земле - страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но 18981902 сделали то, что я не могу расстаться с ней и люблю ее...» (Поповский здесь не в смысле сословного происхождения, а производное от девичьей фамилии матери Любы - Попова). И чуть ниже: «У меня женщин не 100-200-300 (или больше?), а всего две: одна - Люба, другая - все остальные». Привычный блоковский спектр охвата - от «Люба сволочь» до «Люба всё». От его ненависти до его любви - десять строк. Меньше даже, чем классический один шаг.
Которому из этих двух Блоков верить? Мы полагаем - обоим. И даже попытаемся объяснить почему. Перед нами многочисленные фото, запечатлевшие 18-летнего Сашу в сценических образах. На сцене того самого Бобловского театра. В контексте поставленных вопросов мы позволим себе назвать эти снимки фотообвинениями. Вот Блок на колене перед Мариной Мнишек (ее играет старшая сестренка Любы Сима) - в одеянии Самозванца из «Бориса Годунова».
Вот - коленопреклоненный, он обнимает сундук - со шпагой на боку, с роскошными приклеенными усами и бородой в роли пушкинского же Скупого Рыцаря... Вот он Дон-Гуан - подбоченясь, охмуряет Донну Анну...
А вот - пылкий Гамлет, вновь припавший на одно из колен у ног мамы-Гертруды, всё той же Серафимы Дмитриевны.
А вот, глядите-ка, он в этом же спектакле, но уже Клавдий.
А вот, наконец, и они с Любой: он - Чацкий, она - Софья. Прелестно! Глаза горят! А посадка какая, посадка...
Это была счастливая пора, когда ни о какой большой поэзии Сашура еще и не помышлял, а горел желанием «поступить на сцену». И взор его об ту пору был направлен к подмосткам до того всерьез, что маменька в полнейшей тревоге запрашивала совета у московской кузины Ольги Михайловны Соловьевой. И та успокаивала - нет в этом ничего ни опасного, ни дурного. С тех пор как 13-летнего Сашу впервые вывезли в Александринку, он большой ценитель и даже знаток - и оперы, и балета. И с тех же пор сам всё что- нибудь да представляет. Мы можем смело говорить о более чем шестилетнем опыте освоения Блоком сценического ремесла. И наличие такого опыта у нас, извините, катастрофически не увязывается с образом прямолинейного и до твердолобости искреннего Блока, который нам навязывают его близкие и биографы. У сколько-нибудь способного актера не бывает своего лица. Лицо ему заменяет набор наработанных масок. Начиная с определенного момента, это происходит уже независимо от хотения или нехотения. И искренность лицедея - всего лишь одна из его масок.
Вы помните Бад-Наугеймскую анкету? Ну, ту, где любимыми качествами Блок назвал ум и хитрость? Там же: идеал счастья - НЕПОСТОЯНСТВО, главная черта характера -НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ. И не говорите нам, пожалуйста, что последующие десятилетия изменили что-нибудь в сущности этого мужчины. Он стал решительным? - Где? В чем?..
А, может быть, сделался постоянным?.. Хитроумие было его незаменимым посохом на всем жизненном пути. Именно оно в неменьшей степени, чем поэтический дар, позволило Блоку подняться на самую вершину Олимпа русской словесности. Оно же надоумит его вовремя спуститься с нее, чтобы первым же взобраться на назначенную большевиками взамен.
Водевильный герой! - он сыграл и той и другой России роль ее первого поэта. Аплодисменты не смолкают и по сей день.
Жаль только, целая жизнь ушла у него на понимание страшного: если видишь безхозный сыр, немедленно оглядись - ты уже в мышеловке.
Фаусту пришлось заплатить за возвращенную молодость и вкус к жизни бессмертной душой. Наш герой расплатился с точностью до наоборот - свою вечную славу он выкупил ценой так и не познанного во всю его глубь и ширину обыкновенного человеческого счастья.
Но, кажется, мы снова несколько отвлеклись.
Перед очередным «дранг нах вестен» Блок отправляется за советом к доктору. Доктор не находит в нем никаких болезней, но «нервы в таком состоянии, что на них следует обратить внимание» (и давайте смело считать эту дату днем зарождения отечественной психоаналитики).
Купаться! - велит доктор.
Купаться, так купаться, - соглашается Блок. «Через два-три месяца правильной жизни все должно пройти», - успокаивает он маму (та уже в Полтаве, где Феликс Францевич получил целую бригаду) и 5 июля выезжает в Бретань.
Враки из Аберврака
В поисках подходящего места Любовь Дмитриевна объездила полпобережья, побывала в десятке приморских деревенек, забиралась на близлежащие острова - уж больно Блок хотел, чтобы место было тихое, «не нарядное», и «не элегантное». В конце концов, Люба остановила свой выбор на неброском Абервраке.
Выбор Любы мужу очень даже понравился. Гостиница, где они поселились, была устроена в старой церкви (небольшой бывший францисканский монастырь). Блоки разместились в двух комнатах с камином. С холма прекрасный «в полгоризонта» обзор - скалы, островки и открытое море. Рядом один из самых больших маяков Франции. Во дворе -святой Марк «с отломанной головой и львом ужасно смешным». Перед окнами большая смоковница. Выход в океан замыкает разрушенный форт с остатками подъемных мостов и батарей, с настоящим пороховым погребом, казармой и будкой для часового.
Форт, кстати, продается. По до того сходной цене, что Блок даже подумывает: а не купить ли? «Среди валов можно развести хороший сад. Так что это остров, туда можно пройти только во время отлива. На дне ловят креветки и крабов величиной с кулак» (смотрите: снова - крабы! все-таки он человек-алгоритм).
Короче говоря, в Абервраке поэтом овладевает полнейшее благодушие. Его, например, очень устраивает, что Большая Медведица на том же месте. Он купается («уже дольше У часа», а поначалу и двух минут не выдержал - холодно), учится плавать (!). Завтракают они в двенадцать, обедают в семь. Соседи - английская семья: сам - «аргентинский корреспондент из Лондона», жена - одна из первых в Британии женщин, получивших высшее образование, двенадцатилетний сын-клоун и семнадцатилетняя рыже-красная же дочь, играющая на рояле и предпочитающая оксфордских с кембриджскими студентов лондонским. Раз вместе отправились на морскую прогулку, но у Блока тотчас же приключилась морская болезнь и англичане - вернуться пришлось, естественно, всем - отпаивали его коньяком. Всюду ежевика, много цветов, сов и летучих мышей. Чайки кричат очень музыкально вовремя отлива. Собаки кругом очень хорошие. Соседский щенок - вообще чудо: считает своим долгом плавать за ним, устает и Сашура вынужден брать его в воде на руки. И вообще: «очень приятно посвятить месяц жизни бедной и милой Бретани».
Но в последнем письме из Аберврака (естественно -маме) уже и критика. Доктор, видишь ли, вечно пьяный. А заменивший его - вообще горбатый. Хозяин «соврет все, что ни скажет», а супруга его «уморительно ссорится с мужем» и «отвратительно общается с маленьким пасынком, который всегда печален и бледен». Тут же сайгонский жандарм с обжорливой и злою женой. Дальше про местного архитектора, которому не удалось его архитекторство и пришлось жениться на злобной дочери фабриканта (заметьте, французы все плохи, хуже них - только их жены). А полудевы (это мы уже перевели с плохого блокового французского) - «от 6 до 12 лет, которые торчат целый день полуголые на берегу и кричат друг другу голосами уже сиплыми: «Забавляйся со своими мальчишками!»?
И вообще: французская женщина - «существо, не внушающее никаких чувств, кроме брезгливости».
