Она вошла, как только он произнес последние слова, и, взяв тогу, которая лежала на кресле, инкрустированном слоновой костью, развернула ее, чтобы набросить на плечи Петрония. Лицо ее было тихое, светлое, а в глазах сияла радость.
Петроний взглянул на нее, и она показалась ему очень красивой. Обернув его тогой, она стала расправлять складки, и ей приходилось низко нагибаться, выравнивая их сверху и до самого низа. Петроний заметил, что руки ее имеют чудесный светло-розовый цвет, а грудь и плечи прозрачный блеск перламутра и алебастра.
— Евника, — сказал он, — здесь ли человек, о котором ты сказала вчера Терезию?
— Здесь, господин.
— Как зовут его?
— Хилон Хилонид.
— Кто он такой?
— Лекарь, мудрец и гадатель, умеющий читать судьбу людей и предсказывать будущее.
— Предсказал ли он и тебе твое будущее?
Евника покраснела, так что порозовели даже ее шея и уши.
— Да, господин.
— Что же он наворожил?
— Что встретит меня страдание и счастье.
— Страдание приняла ты вчера от руки Терезия, а значит, должно прийти и счастье.
— Оно пришло, господин.
— Какое же?
Она тихо прошептала:
— Я осталась.
Петроний положил руку на ее золотую голову:
— Ты прекрасно уложила сегодня складки, и я доволен тобой, Евника.
От его прикосновения глаза ее затуманились счастьем.
Петроний и Виниций перешли в атриум, где ждал Хилон Хилонид, отвесивший им низкий поклон. Петроний вспомнил о своей вчерашней догадке, что человек этот может быть любовником Евники, и невольная улыбка появилась на его лице. В странной фигуре грека было что-то и смешное и жалкое. Он не был очень стар: в всклоченной бороде и растрепанных волосах лишь кое-где серебрилась седина. Грудь впалая, шея согнутая, на первый взгляд он казался горбатым, и над горбом возвышалась огромная голова, лицо обезьяны и лисицы в одно и то же время; острый взгляд. Желтоватая кожа его пестрела от прыщей, а красный нос явно свидетельствовал о его пристрастии к вину; небрежная одежда, состоящая из темной туники козьей шерсти и такого же дырявого плаща, свидетельствовала о подлинной или притворной бедности. Петронию вспомнился гомеровский Терсит и, отвечая жестом руки на поклон Хилона, он сказал:
— Здравствуй, божественный Терсит! Как поживают шишки, которые набил тебе Одиссей под Троей, и что он сам поделывает в Елисейских полях?
— Благородный господин! — ответил Хилон Хилонид. — Самый мудрый из мертвых, Одиссей, присылает через меня мудрейшему из живых Петронию привет и просьбу, чтобы он покрыл новым плащом мои шишки.
— Клянусь тройной Гекатой, — воскликнул Петроний, — ответ стоит плаща.
Но дальнейший разговор прервал нетерпеливый Виниций, который прямо спросил:
— Знаешь ли, зачем тебя позвали?
— Если два дома, два самых знаменитых дома, не говорят ни о чем другом, а за ними эту новость повторяет половина Рима, нетрудно знать, — ответил Хилон. — Вчера ночью похищена девица, воспитанная в доме Авла Плавтия, по имени Лигия, собственно Каллина, которую твои рабы, господин, несли из дома цезаря в твой дом, а я берусь отыскать ее в городе, а если она, что мало вероятно, покинула город, то указать тебе, благородный трибун, куда она бежала и где прячется.
— Хорошо, — сказал Виниций, которому нравилась откровенность и точность ответа, — какими же средствами располагаешь ты?
Хилон лукаво улыбнулся:
— Средствами располагаешь ты, господин, а у меня есть один лишь ум.
Петроний тоже улыбнулся; он был очень доволен своим гостем. 'Этот человек может отыскать девушку', — подумал он.
Виниций сдвинул густые брови и сказал:
— Негодяй, если ты обманываешь меня ради выгоды, я велю избить тебя палками.
— Я - философ, господин, а философ не может быть жадным до выгоды, особенно такой, какую ты сулишь мне.
— А, ты философ? — спросил Петроний. — Евника говорила мне, что ты и лекарь и гадатель. Откуда ты знаешь Евнику?
— Она приходила ко мне за советом, ибо слава моя дотекла и до ее слуха.
— Что за совет нужен был ей?
— Ей нужно было вылечиться от любви без взаимности.
— И ты ее вылечил?
— Я сделал больше, господин, потому что дал ей амулет, который приносит взаимность. В Пафосе на Кипре есть храм, в котором хранится пояс Венеры. Я дал ей две нитки из этого пояса, спрятанные в скорлупе миндаля…
— И велел хорошо заплатить себе.
— За взаимность никогда нельзя заплатить достаточно щедро, я же, не имея двух пальцев на правой руке, собираю на раба-писца, который записывал бы мои мысли и сохранял мое учение для потомства.
— К какой школе принадлежишь ты, божественный мудрец?
— Я циник, господин, потому что у меня дырявый плащ, стоик, ибо терпеливо сношу несчастья, перипатетик, так как не имею лектики и хожу пешком от виноторговца к виноторговцу и по дороге учу тех, которые обещают заплатить за кувшин.
— При кувшине ты становишься ритором?
— Гераклит сказал: 'Все течет', и неужели ты будешь спорить, господин, что вино не жидкость?
— Он говорил также, что огонь — божество, следовательно, божество пылает в твоем носу.
— Божественный Диоген утверждал, что сущностью вещей является воздух, и чем теплее воздух, тем совершеннее существо, а из наибольшего тепла получаются души мудрецов. А так как осенью наступают холода, то истинный мудрец должен подогревать свою душу вином… Потому что ты ведь не возразишь, господин, что кувшин лучшего вина не разносит тепла по всем косточкам тленного человеческого тела.
— Хилон Хилонид, где твое отечество?
— Над Понтом Евксинским. Я родом из Мезембрии.
— Хилон, ты велик!
— И знаменит, — меланхолически добавил мудрец.
Однако Виниций стал снова выражать нетерпение. Он хотел, чтобы Хилон немедленно отправился на поиски, и весь этот разговор казался ему напрасной тратой времени, за что он даже зол был на Петрония.
— Когда же начнешь свои поиски? — сказал он, обращаясь к греку.
— Я их уже начал, — ответил Хилон. — И когда я здесь, когда разговариваю с тобой, я тоже ищу. Верь мне, благородный трибун, и знай, что, если бы у тебя пропал ремешок от обуви, я сумел бы найти тебе его и даже человека, кто этот ремешок поднял на улице.
— Исполнял ли ты раньше подобные поручения? — спросил Петроний.
Грек поднял кверху глаза:
— Слишком низко ныне расценивается добродетель и мудрость, чтобы даже философ не постарался найти иных источников для жизни.
— Каковы же твои источники?
