не она, не узнали бы нашего пана ни рыцарь Мацько, ни ваш оруженосец. А наш пан потом очень любил ее, потому что она за ним ухаживала, как дочь, и потому, что кроме ксендза Калеба, она одна могла понимать его.
Тогда молодой рыцарь широко раскрыл глаза от удивления:
— Ксендз Калеб не говорил мне ни о какой панне, и никакой родственницы у меня нет…
— Не говорил потому, что вы, господин, все забыли от горя и ни о чем не хотел знать.
— А как же зовут эту панну?
— Зовут ее Ягенка.
Збышке показалось, что он видит сон. Мысль о том, что Ягенка из далеких Згожелиц могла приехать в Спыхов, не умещалась в его голове. И зачем? Почему? Правда, для него не было тайной, что девушка любила его и льнула к нему в Згожелицах, но ведь он же сказал ей, что женат… Поэтому он никак не мог допустить, чтобы старик Мацько взял ее в Спыхов с той целью, чтобы выдать ее за него. Впрочем, ни Мацько, ни чех не сказали ему о ней ни слова… Все это показалось ему чрезвычайно странным и совершенно непонятным, и он снова стал забрасывать Толиму вопросами, как человек, не верящий собственным ушам и желающий, чтобы ему еще раз повторили невероятное известие.
Однако Толима не мог сказать ему ничего, кроме уже сказанного; зато он отправился в замок искать оруженосца и вскоре, еще до захода солнца, вернулся с ним. Чех приветствовал молодого пана с радостью, но и с грустью, потому что уже знал обо всем, что произошло в Спыхове. Збышко тоже был рад ему от всего сердца, чувствуя, что это человек дружественный и верный, один из тех людей, какие особенно дороги в несчастье. И вот Збышко растрогался и взволновался, рассказывая ему о смерти Дануси; он поделился с оруженосцем своим горем, скорбью, слезами, точно брат с братом. Все это продолжалось долго, особенно потому, что под конец рыцарь де Лорш повторил им ту грустную песню, которую сложил об умершей; де Лорш пел ее, играя на цитре, возле открытого окна, поднимая глаза и лицо к звездам.
Наконец, когда им стало уже значительно легче, стали они говорить о делах, которые ждали их в Плоцке.
— Я заехал сюда по дороге в Мальборг, — сказал Збышко, — ведь ты знаешь, что дядя Мацько в плену? Вот я и еду с выкупом за него.
— Знаю, — отвечал чех. — Вы хорошо сделали, господин. Я хотел сам ехать в Спыхов, чтобы посоветовать вам заглянуть в Плоцк; король в Ратенжке ведет переговоры с великим магистром, а при короле легче добиться своего, потому что при нем меченосцы не так заносчивы и притворяются добрыми христианами.
— А Толима говорил, что ты хотел ехать ко мне, но тебя удержало нездоровье Ягенки. Я слышал, что дядя Мацько привез ее в эти места и что она была даже в Спыхове… Я очень был удивлен. Но скажи, по каким таким причинам дядя Мацько взял ее из Згожелиц?
— Причин было много. Рыцарь Мацько боялся, что если он оставит ее без всякого присмотра, то рыцари Чтан и Вильк станут нападать на Згожелицы, причем могла выйти обида и младшим детям. А без нее безопаснее, потому что сами знаете, как водится в Польше: иной раз шляхтич, коли нельзя иначе, берет девушку силой, а уж на малых детей никто руки не подымет, потому что за это карает и меч палача, и позор, который еще того хуже. Однако была и другая причина: аббат умер и сделал панну наследницей всех своих имений; опекуном же назначен здешний епископ. Потому-то рыцарь Мацько и привез панну в Плоцк.
— Но ведь он и в Спыхов ее брал?
— Брал, на время отъезда епископа и княжеского двора, потому что не с кем было ее оставить. И счастье, что взял. Если бы не панна, проехали бы мы со старым паном мимо рыцаря Юранда, как мимо неведомого нищего. Только после того, как она над ним сжалилась, мы узнали, кто этот нищий. Все это Господь Бог сделал благодаря милосердному ее сердцу.
И чех стал рассказывать, как потом Юранд не мог без нее обходиться, как любил ее и благословлял, а Збышко, хоть и знал уже это от Толимы, слушал его рассказ с волнением и с благодарностью к Ягенке.
— Пошли ей Господь здоровья, — сказал он наконец. — Мне только странно, что вы ничего мне о ней не говорили.
Чех немного смутился и, желая выиграть время, чтобы обдумать ответ, спросил:
— Где господин?
— Да там, на Жмуди, у Скирвойллы.
— Мы не говорили? Как? Мне кажется, что мы говорили, да у вас не тем была голова занята.
— Вы говорили, что Юранд вернулся, а о Ягенке ничего.
— Э, да неужели вы забыли? А впрочем — бог знает. Может быть, рыцарь Мацько думал, что я сказал, а я — что он. Не к чему было, господин, и говорить-то вам что бы то ни было. Оно и неудивительно. А теперь я другое скажу: счастье, что паненка здесь, потому что она и рыцарю Мацьку пригодится.
— Что же она может сделать?
— Пусть она только слово скажет здешней княгине, которая страх как любит ее. А ведь меченосцы княгине ни в чем не отказывают, во-первых, потому, что она родственница короля, а во-вторых, потому, что она друг ордена. Теперь, как вы, может быть, слышали, князь Скиргелл (тоже родной брат короля) восстал против князя Витольда и бежал к меченосцам, которые хотят помочь ему и посадить на престол Витольда. Король очень любит княгиню и охотно, говорят, ее слушает, поэтому меченосцы хотят, чтобы она склонила короля на сторону Скиргелла, против Витольда. Понимают проклятые, что стоит им только избавиться от Витольда — и все будет для них хорошо. Поэтому послы меченосцев с утра до вечера кладут поклоны перед княгиней и стараются угадать каждое ее желание.
— Ягенка очень любит дядю Мацьку и наверное за него похлопочет, — сказал Збышко.
— Конечно, иначе и быть не может. Но пойдите, господин, в замок и скажите ей, как и что надо говорить.
— Мы с рыцарем де Лоршем и так собирались идти в замок, — отвечал Збышко. — За этим я сюда и приехал. Надо нам только завить волосы и хорошенько одеться.
И помолчав, он прибавил:
— Хотел я с горя остричь волосы, да раздумал.
— Оно и лучше, — сказал чех.
И он пошел звать слуг, а вернувшись с ними, пока два рыцари переодевались к вечернему пиру в замке, снова начал рассказ о том, что происходит при королевском и княжеском дворах.
— Меченосцы, — говорил он, — как могут, подкапываются под князя Витольда, потому, что пока он жив и владеет под покровительством короля обширной страной, им нельзя быть спокойными. По- настоящему они его одного только и боятся. Ох, подкапываются они под него, подкапываются, как кроты. Они уже восстановили против него здешнего князя и княгиню, а говорят, будто и того добились, что даже князь Януш им недоволен из-за Визны.
— А князь Януш и княгиня Анна тоже тут? — спросил Збышко. — Много знакомых найдется, потому что ведь я и в Плоцке не первый раз.
— Еще бы, — отвечал оруженосец, — и князь, и княгиня здесь. Немало у них дел с меченосцами, которые хотят жаловаться магистру на свои обиды в присутствии короля.
— А что король? Он на чьей стороне? Разве он не сердит на меченосцев и не грозит им мечом?
— Король меченосцев не любит, и говорят, что он давно уже угрожает им войной… Что же касается князя Витольда, то король любит его еще больше, чем родного своего брата, Скиргелла: тот буян и пьяница… И потому состоящие при короле рыцари говорят, что король против Витольда не пойдет и не обещает меченосцам не помогать ему. И это возможно, потому что уже несколько дней здешняя княгиня, Александра, очень ласкова с королем и ходит какая-то озабоченная…
— Завита Черный здесь?
— Его нет, но и на тех, которые здесь, наглядеться нельзя. Так что, если дело до чего-нибудь дойдет — эх, боже ты мой, полетят с меченосцев перышки!..
— Я их жалеть не стану.
Немного спустя, одевшись в лучшие одежды, все отправились в замок. Ужин должен был в этот вечер происходить не у самого короля, а у городского старосты Андрея из Ясенца; обширная усадьба его лежала внутри городских стен, у Большой башни. По случаю прекрасной, даже слишком теплой ночи староста, боясь, как бы гостям в комнатах не было душно, велел поставить столы на дворе, где среди каменных плит
