уважать.
Данфельд нахмурил брови, но в эту минуту шут стал позвякивать цепью, на которой держал медведя, и кричать:
— Проповедь! Проповедь! Приехал из Мазовии проповедник! Слушайте! Проповедь…
Потом обратился к Данфельду.
— Господин, — сказал он, — граф Розенгейм, когда звонарь слишком рано колокольным звоном разбудил его перед проповедью, велел ему съесть всю привязанную к колоколу веревку. Есть и у этого проповедника веревка на шее: прикажите ему съесть ее, прежде чем он кончит свою проповедь.
И сказав это, он стал смотреть на комтура с некоторой тревогой, потому что не был уверен, засмеется ли тот или велит выпороть его за несвоевременное вмешательство. Но рыцари ордена, мягкие, покладистые и даже смиренные, когда не чувствовали на своей стороне силы, по отношению к побежденным не знали никакой меры; поэтому Данфельд не только кивнул шуту головой в знак того, что разрешает ему издеваться, но и сам проявил такую неслыханную грубость, что на лицах нескольких молодых оруженосцев отразилось изумление.
— Не жалуйся, что ты опозорен, — сказал он, — потому что даже если бы я сделал тебя псарем, так и то лучше быть псарем в ордене, чем рыцарем в вашей стране.
А осмелевший шут стал кричать:
— Принеси гребень, вычеши медведя, а он за это тебе расчешет лапой вихры.
При этих словах кое-где послышался смех, а кто-то прокричал из-за спин:
— Летом будешь косить тростник на озере.
— И раков ловить на падаль, — прокричал другой. А третий прибавил:
— А теперь начинай-ка сгонять ворон с висельников. Работы у тебя здесь хватит.
Так издевались они над некогда страшным для них Юрандом. Постепенно всеми присутствующими овладела веселость. Некоторые, выйдя из-за стола, стали подходить к пленнику, рассматривать его вблизи и говорить: 'Так вот он, кабан из Спыхова, у которого наш комтур повышиб клыки; небось у него полна пасть пены; рад бы кого-нибудь ударить, да не может'. Данфельд и другие рыцари ордена, хотевшие сперва придать допросу хотя бы подобие торжественного суда, видя, что дело обернулось иначе, тоже поднялись со скамей и смешались с теми, которые окружили Юранда.
Старый Зигфрид из Инсбурга был недоволен этим, но сам комтур сказал ему: 'Не хмурьтесь, будет еще потеха получше этой'. И они тоже стали разглядывать Юранда, потому что это был редкий случай: ведь кто из рыцарей или кнехтов видел его так близко, тот обычно закрывал после этого глаза навсегда. И потому некоторые говорили: 'Здоров. Можно бы обмотать его гороховой соломой и водить по ярмаркам'. А некоторые стали громко требовать пива, чтобы этот день стал еще веселее.
И вскоре зазвенели полные кувшины, а темная зала наполнилась запахом текущей из-под крышек пены. Развеселившийся комтур сказал: 'Вот и хорошо. Пусть не думает, что его позор — важная вещь'. И рыцари снова подходили к Юранду и, толкая его в подбородок, говорили: 'Хочется тебе выпить, мазурское рыло?' Некоторые, наливая пива на руку, плескали ему в глаза, а он стоял среди них, оглушенный, осмеянный, и наконец направился к старому Зигфриду. Чувствуя, видимо, что уже не сможет долго выносить этого, стал он кричать так громко, чтобы заглушить господствующий в зале шум:
— Ради Господа Бога и спасения душ ваших, отдайте мне дочь, как вы обещали.
И он хотел схватить руку старого комтура, но тот быстро отошел от него и сказал:
— Прочь, раб! Чего тебе надо?
— Я выпустил из плена Бергова и пришел сам, потому что вы обещали, что за это отдадите мне дочь, которая здесь находится.
— Кто тебе обещал? — спросил Данфельд.
— Во имя чести и веры ты, комтур.
— У тебя нет свидетелей, но свидетели не нужны, когда дело идет о чести и слове.
— О твоей чести! О чести ордена! — вскричал Юранд.
— Тогда твоя дочь будет тебе отдана, — отвечал Данфельд.
Потом он обратился к окружающим и сказал:
— Все, что он встретил здесь, — невинная забава по сравнению с его поступками и злодействами. Но так как мы обещали вернуть ему дочь, если он явится к нам и смирится пред нами, то знайте, что слово меченосца должно быть ненарушимо, как слово Божье, и что той девушке, которую мы отбили у разбойников, мы даруем теперь свободу, а после надлежащего покаяния за грехи, совершенные против ордена, позволим и ему возвратиться домой.
Некоторых удивила эта речь, потому что, зная Данфельда и его старинные счеты с Юрандом, они не ожидали от него такого благородства. И вот старый Зигфрид, а вместе с ним Ротгер и брат Годфрид стали смотреть на Данфельда, подняв брови от удивления и морща лбы; но тот притворился, что не видит этих вопросительных взглядов, и сказал:
— Дочь твою мы отошлем под стражей, ты же останешься здесь, пока наша стража не возвратится благополучно назад и пока ты не заплатишь выкуп.
Юранд сам был несколько удивлен, ибо уже потерял надежду, чтобы жертва его могла на что-нибудь пригодиться даже Данусе; поэтому он посмотрел на Данфельда почти с благодарностью и ответил:
— Пошли тебе Бог за это, комтур.
— Узнай, каковы рыцари Иисуса Христа, — сказал Данфельд.
Юранд ответил на это:
— Воистину, от него всякое милосердие. Но так как я давно не видал своей дочери, позволь мне увидеть и благословить ее.
— Да, но не иначе, как в присутствии нас всех, чтобы были свидетели нашей верности слову и нашему милосердию.
Сказав это, он велел слугам привести Данусю, а сам подошел к фон Леве и Ротгеру, которые, окружив его, поспешно и оживленно заговорили.
— Я не протестую, хотя у тебя было не такое намерение, — сказал старый Зигфрид.
А горячий, знаменитый своей храбростью и жестокостью Ротгер сказал:
— Как? Ты отпустишь не только девчонку, но и этого адского пса, чтобы он снова начал кусаться?
— Он еще и не так станет кусать тебя! — вскричал Годфрид.
— Ничего… он заплатит выкуп, — небрежно ответил Данфельд.
— Хотя бы он отдал все свое имущество, он в один год награбит вдвое больше.
— Относительно девчонки я не спорю, — повторил Зигфрид, — но от этого волка еще не раз заплачут орденские овечки.
— А наше слово? — спросил, улыбаясь, Данфельд.
— Ты говорил иначе… Данфельд пожал плечами.
— Мало вам было потехи? — спросил он. — Вы хотите еще?
Прочие снова окружили Юранда и Данфельда, сознавая славу, которая благодаря благородному поступку окружала всех рыцарей ордена, стали перед ним похваляться.
— Ну что, верзила, — сказал капитан замковых лучников, — не так поступили бы твои братья, язычники, с нашим христианским рыцарем?
— Ты кровь нашу пил!
— А мы тебе платим за камень хлебом…
Но Юранд уже не обращал внимания ни на гордость, ни на презрение, звучавшие в их словах: сердце его было переполнено и веки влажны. Он думал, что вот через минуту увидит Данусю и что увидит ее воистину по их милости; поэтому он смотрел на говорящих почти с сокрушением и наконец ответил:
— Правда, правда. Был я вам в тягость, но никогда не был предателем.
Вдруг в противоположном конце залы раздалось несколько голосов: 'Ведут девчонку', — и тотчас во всей зале воцарилось молчание. Солдаты расступились; никто из них не видал до сих пор дочери Юранда, а большинство, вследствие таинственности, которой Данфельд окружал свои поступки, не знало даже ничего о ее пребывании в замке; но знавшие успели уже шепнуть прочим о чудесной ее красоте. И потому все глаза с необычайным любопытством обратились к дверям, из которых она должна была появиться.
