— Тогда поезжай последним, дурак.
С этими словами Володыевский поехал первым, за ним Заглоба и, наконец, слуга со свободными лошадьми, беспокойно оглядывавшийся по сторонам. Лошадиные копыта стучали по камням; вокруг царила глубокая тишина, лишь саранча и стрекозы, скрытые в трещинах и расщелинах, трещали не умолкая; день был знойный, хотя солнце клонилось уже к западу. Наконец путешественники въехали на гору, похожую на рыцарский щит, на которой громоздились распавшиеся и выветрившиеся скалы, похожие на развалины или церковные башни; можно было подумать, что это замок или город, разрушенный только вчера неприятелем.
— Это Вражье Урочище, — сказал Жендзян, — я узнал его со слов Богуна. Ночью здесь никто не может пройти живым.
— Если не пройдет, то, может быть, проедет, — возразил Заглоба. — Тьфу! Что за проклятая страна! Но мы по крайней мере на хорошей дороге!
— Теперь уж недалеко! — сказал Жендзян.
— Слава богу, — произнес Заглоба, и мысли его устремились к княжне.
У него было как-то странно на душе, и при виде диких берегов Валадынки, пустыни и глуши ему не верилось, будто княжна, ради которой он перенес столько невзгод и опасностей и которую он так любит, что после вести о смерти ее не знал, что делать со своей жизнью, со своей старостью, — была уже совсем близко. Но человек привыкает даже к несчастью, и Заглоба за это долгое время освоился с мыслью, что она похищена и находится в руках Богуна; а теперь он не смел даже думать, что настал конец печали и поискам, что начнется радость и спокойствие. Много мыслей приходило ему в голову: что она скажет, когда увидит его? Не заплачет ли? После столь продолжительного заключения она будет поражена как молнией своим неожиданным спасением. 'Бог может все устроить, — подумал Заглоба, — наказать злых и наградить добрых. Бог отдал Жендзяна в руки Богуна, а потом связал их дружбой. Бог устроил так, что война, эта злая мачеха, отозвала дикого атамана из пустыни, где он стерег свою добычу, как волк. Бог выдал его в руки Володыевского и опять сблизил с Жендзяном, и все устроилось так, что теперь, когда княжна, может быть, теряет последнюю надежду на свое освобождение, — помощь тут как тут! Наконец-то кончатся твои страдания, моя дочурка, — думал Заглоба, — и ждет тебя безмерная радость. Ой, как ты будешь благодарна нам!'
И она встала перед глазами как живая; старик расчувствовался и погрузился в размышления о том, что вскоре случится. В это время Жендзян дернул его за рукав.
— Ваша милость! — сказал он.
— Что? — спросил Заглоба, недовольный, что Жендзян прервал его размышления.
— Вы видели? Волк перебежал нам дорогу.
— Ну так что ж, что перебежал?
— Да волк ли это был?
— Поцелуй его в нос!
В эту минуту Володыевский придержал лошадь.
— Не заблудились ли мы? Ведь мы должны быть уже на месте.
— Нет! — возразил Жендзян. — Мы едем так, как говорил мне Богун. Дал бы Бог, чтобы всему поскорее был конец.
— Вероятно, скоро, скоро конец будет, если только мы едем по верной дороге.
— Я еще хотел просить вас, — отозвался Жендзян, — когда я буду говорить с колдуньей, следите за Черемисом; он, говорят, паскудник великий и прекрасно стреляет из ружья!
— Не бойся! Вперед!
Едва путешественники сделали несколько шагов, как лошади их стали прясть ушами и храпеть. У Жендзяна кожа сделалась как у гуся: он ждал каждую минуту, что из-за скалы раздастся вой упыря или выползет какой-нибудь страшный гад, но оказалось, что лошади храпели только потому, что проходили мимо логовища испуганного волка, который так напугал юношу.
Кругом царила тишина, даже саранча перестала стрекотать, а солнце перекатилось на другую сторону неба. Жендзян перекрестился и успокоился.
Володыевский вдруг опять придержал лошадь.
— Я вижу ущелье, — сказал он, — загороженное скалой, в ней отверстие.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! — шепнул Жендзян. — Здесь!
— За мной! — скомандовал Володыевский, погоняя лошадь.
Через минуту они остановились у ущелья и проехали в отверстие под каменный свод. Перед ними открылся глубокий яр, густо поросший по бокам зеленью и расширявшийся вдали в полукруглую равнину, окруженную гигантскими стенами. Жендзян начал кричать во всю мочь:
— Богун, Богун! Выходи, ведьма, выходи, Богун!
Все сдержали лошадей и стояли в молчании, а Жендзян продолжал кричать:
— Богун! Богун!
Вдали послышался лай собак.
— Богун, Богун!
С левой стороны яра, куда падали алые и золотистые лучи солнца, зашелестели листья кустов боярышника и дикой сливы, и вскоре почти на самом обрыве показалась человеческая фигура, которая присела и, прикрыв глаза рукой, пристально всматривалась в прибывших.
— Это Горпина, — сказал Жендзян и, сложив руки у рта, снова закричал: — Богун, Богун!
Горпина начала спускаться со скалы, откинувшись для равновесия назад. Она шла скоро, а за ней спускался какой-то коренастый человек с турецким мушкетом в руках.
Под тяжелыми ногами ведьмы ломались кусты, камни с шумом срывались на дно яра; в лучах заходящего солнца она действительно казалась каким-то сверхъестественным существом.
— Кто вы? — спросила она грубым голосом, спустившись.
— Как живешь, касатка? — спросил Жендзян, к которому, когда он увидел людей, а не духов, вернулась вся его смелость.
— А, это ты, слуга Богуна? Я узнала тебя, малыш. А это что за люди?
— Друзья Богуна!
— Какая красивая ведьма, — проворчал про себя Володыевский.
— А зачем вы приехали сюда?
— Вот тебе пернач, перстень и нож. Ты знаешь, что это значит?
Великанша взяла все три предмета в руки и начала пристально рассматривать их.
— Да, эти самые, — сказала она. — Вы за княжной?
— Да. Она здорова?
— Здорова. Но почему Богун не приехал сам?
— Богун ранен.
— Ранен? Я это видела на воде, на мельнице.
— Зачем же ты спрашиваешь, если видела? — резко спросил Жендзян.
Ведьма улыбнулась, показав свои белые волчьи зубы, и толкнула Жендзяна в бок кулаком:
— Ты, малый!
— Пошла прочь!
— А когда вы возьмете княжну?
— Сейчас, только лошади отдохнут.
— Так берите!.. И я поеду с вами.
— Зачем?
— Моему брату смерть на роду писана: его ляхи посадят на кол. Я поеду с вами.
Жендзян нагнулся в седле, точно для того, чтобы удобнее было говорить с великаншей, и незаметно положил руку на рукоять пистолета.
— Черемис, Черемис! — крикнул он, обращая на него внимание своих спутников.
— Зачем ты его зовешь? Ведь у него язык отрезан.
— Я не зову, а только любуюсь его красотой. Ведь ты не уедешь без него — он твой муж.
— Он мой пес.
