провианта; впрочем, его и так будет немного, так как нам надо еще хорошенько подкрепиться.
Они начали закусывать, и Заглоба совсем забыл о своей хваленой воздержанности. К полудню они пришли к броду, через который, очевидно, еще ездили, так как по обоим берегам виднелись следы колес и копыт.
— Может быть, это дорога в Золотоношу? — сказала Елена.
— Не у кого спросить!
Но лишь только Заглоба это проговорил, как послышался чей-то голос.
— Подождите-ка, надо спрятаться, — шепнул Заглоба Елене.
Голос все приближался.
— Вы видите что-нибудь? — спросила Елена.
— Вижу.
— Кто это?
— Слепой дид с кобзой. Его ведет мальчик. Они теперь как раз снимают сапоги и сейчас перейдут через речку к нам.
Плеск воды доказывал, что они действительно переходят. Заглоба с Еленой вышли из засады.
— Слава богу! — громко сказал шляхтич.
— Во веки веков! — ответил старик. — А кто вы?
— Христиане! Не бойся, дедушка, вот тебе грошик.
— Пошли вам святой Николай здоровья и счастья!
— Откуда ты идешь, дедушка?
— Из Броварков.
— А эта дорога куда ведет?
— На хутор, пане, в деревню.
— А по ней до Золотоноши можно дойти?
— Можно, пане.
— Давно вы вышли из Броварков?
— Вчера утром.
— А в Розлогах были?
— Были. Туда, говорят, 'лыцари' пришли, и там была битва.
— Кто ж это говорил?
— В Броварках говорили. Туда приехал один из княжеских слуг, и чего только он не рассказывал, просто страх…
— А вы его не видали?
— Я, пане, никого не вижу, — я слепой.
— А подросток?
— Он видел, но он немой, я один только его понимаю.
— Далеко отсюда до Розлог? Мы идем туда.
— Ой, далеко!
— Так вы говорите, в Розлогах были?
— Были, пане.
— Так! — сказал Заглоба и схватил вдруг за шиворот мальчика. — А, воры, мошенники, бродяги, вы ходите на разведку, мужиков к бунту подговариваете. Эй! Федор, Алешка, Максим, — взять их, раздеть и утопить или повесить. Это бунтовщики, шпионы, бей их, убей!
И Заглоба начал дергать мальчика, трясти его и кричать все громче и громче. Дед бросился на колени, умоляя о пощаде. Мальчик издавал пронзительные крики, свойственные немым, а Елена с удивлением смотрела на эту сцену.
— Что вы делаете? — спросила она, не веря своим глазам.
Но пан Заглоба кричал, проклинал, призывал на них весь ад, все несчастия и бедствия и грозил всеми муками и смертями. Княжна думала, что он сошел с ума.
— Уходите! — крикнул он ей. — Вам нельзя смотреть на то, что здесь будет. Уходите, говорю!
Вдруг он крикнул деду:
— Снимай одежду, не то я тебя разрублю на куски! — и, повалив мальчугана, стал собственноручно снимать с него одежду. Испуганный старик сбросил поспешно торбан, мешок и свитку.
— Снимай все! Чтоб тебя черти взяли! — кричал Заглоба.
Дед стал снимать рубаху. Княжна, поняв, в чем дело, поспешно отошла в сторону, слыша за собой только брань Заглобы. Отойдя довольно далеко, она остановилась, не зная, что делать; увидев дерево, поваленное на землю ветром, она села на него и стала ждать. До ее слуха доходили крики немого, стоны деда и ругань Заглобы. Наконец все умолкло, и слышалось только чириканье птиц и шелест листьев; вслед за тем послышались тяжелые шаги и человеческое дыхание. Это был пан Заглоба. Он нес на плече одежду, отнятую у нищего и его вожака, а в руках две пары сапог и торбан. Подойдя к Елене, он усмехнулся и подмигнул своим здоровым глазом. Он, по-видимому, был в прекрасном расположении духа.
— Ни один глашатай не накричится так, как накричался я! Даже охрип! Зато достал то, что хотел, и пустил их голышом, в чем мать родила. Если султан не сделает меня за это пашой или валахским господарем, то он неблагодарный; ведь я прибавил ему еще двух святых [45]. Но каковы негодяи! Просили оставить им хоть рубашки! Я им сказал: 'Благодарите Бога, что отпущу вас живыми'. Посмотрите-ка, все новое: и свитки, и сапоги, и рубахи. Хороши порядки в Речи Посполитой, если даже хамы так наряжаются. Верно, они были на храмовом празднике в Броварках, собрали там денег и купили все новое. Ни один шляхтич не приобретет столько, сколько выпросит дед. Я брошу теперь рыцарское ремесло и начну обирать дедов; этак можно скорей разбогатеть.
— Но зачем вы сделали все это? — спросила Елена.
— Зачем? А вот вы сейчас увидите зачем. — Он взял половину одежды и ушел в кусты; там вскоре послышались звуки торбана и показался… не Заглоба, а настоящий украинский 'дид', с бельмом на одном глазу и с седой бородой, который подошел к Елене и запел хриплым голосом:
Княжна хлопнула в ладоши, и в первый раз после бегства из Розлог улыбка озарила ее красивое личико.
— Если бы я не знала, что это вы, то ни за что бы не догадалась!
— А что, — сказал Заглоба, — вы, верно, и на Масленице не видели лучшего маскарада; я видел свое отражение в воде, и если может быть дид лучше, то пусть меня повесят на моей собственной торбе. Недостатка в песнях тоже не будет. Что прикажете спеть: о 'Марусе Богуслава', о 'Бондаривне' или о 'Серпеговой смерти'? Все могу и, верно, заработаю на кусок хлеба даже от самых отчаянных кутил.
— Теперь я понимаю, почему вы сняли одежду с этих бедняков: чтобы нам безопаснее было путешествовать,
— Конечно, — сказал пан Заглоба. — Что ж вы думаете? Здесь, в Заднепровье, народ хуже, чем где- либо, и только рука князя удерживает этих бездельников от своеволия; а теперь, когда они узнают о войне с Запорожьем и о победах Хмельницкого, то вся страна будет в огне; как же мне провести вас через толпы бунтующего мужичья? А чем попадать в их руки, уж лучше было остаться в руках Богуна.
— О нет! Лучше смерть, чем это, — перебила его княжна.
— А по-моему, жизнь лучше смерти, от нее и так уж не отвертишься никакими выдумками. Видно, сам Бог послал нам этого дида. Я напугал его князем, как и чабанов. Они теперь от страха просидят голышом в тростниках дня два или три, а мы, переодетые, доберемся между тем до Золотоноши, найдем ваших братьев, а если их там нет, то пойдем к гетманам или будем ждать князя; я, как старый дид, не боюсь ни холопов, ни казаков; мы даже можем смело пробраться через отряд Хмельницкого, надо только избегать
