Мужик махнул только рукой и промолвил:
— Пана нет дома.
— Я знаю, что он в Упите. Но дома что?
— Эх…
— Слушай, Жникис, говори смело, тебе ничего за это не будет. Говорят, что пан добрый, только товарищи его повесы.
— Если бы только повесы…
— Говори всю правду.
— Мне нельзя говорить… Не велено, да и боюсь.
— Кто не велел?
— Пан.
— Верно? — спросила молодая девушка.
Наступила минута молчания. Она быстрыми шагами ходила по комнате, а он следил за нею глазами. Вдруг она остановилась.
— Чей ты?
— Биллевичей, но из Водокт, а не из Любича.
— Ты больше не вернешься в Любич, ты останешься здесь. Теперь приказываю тебе говорить все, что ты знаешь.
Мужик бросился перед нею на колени.
— Панна, драгоценная, я не хочу туда возвращаться, там светопреставление. Это настоящие разбойники, там ни минуты нельзя быть спокойным.
Девушка покачнулась, как бы пораженная стрелою, побледнела, но спросила спокойно:
— Правда ли, что они стреляли в портреты?
— И стреляли, и девок таскали в комнаты, да и до сих пор там то же самое. В деревне — плач, в доме — содом. Волов и баранов без счету режут. Людей истязают. Вчера избили конюха.
— Конюха избили?
— Да, а хуже всего девкам. Им уже мало дворовых, они по деревне за ними гоняются.
Снова наступило молчание. Щеки девушки покрылись ярким румянцем.
— Когда ожидают пана?
— Они и сами не знают, да слышал я вчера, что они все завтра собираются в Упиту. Уж и лошадей велели приготовить. Верно, заедут и к вашей милости просить пороху и людей.
— Они заедут ко мне?.. Прекрасно. Ступай на кухню. Больше ты не вернешься в Любич.
— Пошли тебе Господи счастья и здоровья! Панна Александра решила, как ей нужно поступить.
На другой день было воскресенье. Утром, прежде чем дамы из Водокт успели уехать в костел, явились паны: Кокосинский, Углик, Кульвец, Раницкий, Рекуц и Зенд, а за ними вооруженная любичская дворня, ибо вся компания собиралась идти на помощь Кмицицу в Упиту.
Панна вышла к ним навстречу спокойная и гордая, совсем непохожая на ту, которая встречала их несколько дней тому назад; она едва кивнула головою в ответ на их низкие поклоны. Они подумали, что это с ее стороны осторожность, вызванная отсутствием Кмицица.
Первым выступил Кокосинский, но на этот раз он был уже смелее и проговорил:
— Ясновельможная панна ловчанка. Мы заехали сюда по дороге в Упиту выразить вам свое почтение и попросить пороху и оружия. Прикажите ехать с нами и вашим людям. Мы возьмем штурмом Упиту, а всем этим лапотникам слегка пустим кровь.
— Дивлюсь я, — ответила молодая девушка, — что вы едете в Упиту. Я сама слышала, как пан Кмициц велел вам сидеть в Любиче, и думаю, что вы, как подчиненные, должны исполнять его приказания.
Услышав эти слова, молодые люди переглянулись в изумлении. Зенд вытянул губы, точно собираясь свистнуть по-птичьи, а Кокосинский стал почесывать затылок.
— Право, можно подумать, что вы говорите с крепостными пана Кмицица. Правда, мы должны были сидеть дома, но вот уже четвертый день, как Ендрек уехал, и мы решили, что там что-то происходит, и наши сабли могут пригодиться.
— Пан Кмициц поехал не на войну, а усмирить и наказать солдат, что могло бы случиться и с вами, если бы вы его ослушались. Кроме того, с вашим появлением там прибавилось бы еще больше бесчинств и кровопролития.
— Трудно с вами спорить. Не откажите снабдить нас порохом и людьми.
— Ни людей, ни пороху я вам не дам, слышите?
— Так ли я понял? — ответил Кокосинский. — Неужто вы пожалеете таких пустяков даже ради спасения Кмицица, Ендрека? Неужто вы предпочитаете, чтобы с ним случилось какое-нибудь несчастье?
— Самое плохое, что может с ним случиться, — это быть в вашей компании!
При этих словах глаза молодой девушки метнули искры, и, гордо подняв голову, она направилась к буянам, а те с изумлением попятились назад.
— Бездельники, — сказала она, — это вы, как злые духи, подстрекаете его ко всему дурному. Я знаю вас, вашу развращенность и ваши бесчестные поступки. Закон преследует вас, люди от вас отворачиваются, а на кого это ложится пятном? Все на него.
— Вы слышите, товарищи? Слышите? Что это такое? Не сон ли это? — крикнул Кокосинский.
Девушка подошла еще ближе к ним и, указывая рукой на дверь, сказала:
— Вон отсюда!
Все побледнели, но не ответили ни слова. Лишь зубы их заскрежетали, руки схватились за сабли, а глаза метали молнии. Но через минуту ими овладел страх. Ведь этот дом под опекой могущественного Кмицица, а эта надменная девушка его невеста. И они побороли свой гнев, а она стояла с блестящими глазами и указывала на дверь.
Наконец Кокосинский заговорил прерывающимся от сдерживаемого бешенства голосом:
— После такого радушного приема… нам ничего не остается… как поклониться любезной хозяйке и… и… поблагодарить за гостеприимство…
Сказав это, он с преувеличенной почтительностью поклонился до земли, а за ним поклонились остальные и все поочередно вышли из комнаты. Когда дверь затворилась за последним, Ол
А они собрались у крыльца, чтобы посоветоваться, как им быть, но никто не решался заговорить первым.
Наконец Кокосинский сказал:
— Ну что же, милые барашки?
— А что?
— Как вы себя чувствуете?
— А ты?
— Эх, если бы не Кмициц, — сказал Раницкий, — мы бы расправились по-своему с панной.
— Попробуй тронь только Кмицица, — запищал Рекуц. Лицо Раницкого все покрылось багровыми пятнами.
— Не боюсь я Кмицица, а тебя тем более. Становись хоть сейчас!
— Прекрасно, — ответил Рекуц.
Оба схватились за сабли, но в эту минуту между ними очутился Кульвец-Гиппоцентавр.
— Видели вы это? — сказал он, потрясая огромным кулачищем. — Видели? Первому, кто поднимет саблю, я размозжу голову.
Сказав это, он посмотрел сначала на одного, потом на другого, точно спрашивая, кто из них первый захочет отведать, но они сейчас же успокоились.
— Кульвец прав, — заметил Кокосинский. — Теперь, больше чем когда-либо, нам нужно согласие. Я советовал бы вам как можно скорее ехать к Кмицицу, чтобы она не успела вооружить его против нас. Хорошо, что мы сдержали себя, хотя, сознаюсь, у меня и язык, и руки чесались. Едемте к Кмицицу. Она будет на нас жаловаться, так мы тоже зевать не будем. Сохрани Бог, если он нас оставит. На нас сейчас же сделают облаву, как на волков.
