Потоп

отдаст в его распоряжение. Грозное лицо Кмицица стояло на пути этих мечтаний, но для смелого юноши это была только новая приманка. Под влиянием этих чувств он весь просиял, кровь заиграла в нем, как в восточном жеребце, все его чувства необычайно оживились, и светом горело все его лицо, а глаза сверкали, как алмазы. Разговор за столом стал общим, или, вернее, превратился в общий хор похвал и лести князю Богуславу; блестящий кавалер слушал его с улыбкой, но без слишком явно выраженного удовольствия, как нечто такое, к чему он давно привык. Сначала говорили об его военных подвигах и поединках. Имена побежденных им князей, маркизов, баронов сыпались одно за другим. Сам он порою небрежно добавлял какое-нибудь имя. Слушатели изумлялись, князь Януш с довольным лицом гладил свои длинные усы, наконец Гангоф сказал:

— Если бы звание мое и происхождение позволили мне стать на дороге вашего сиятельства, я бы этого не сделал, и странно мне, что находятся еще такие смельчаки!

— Что ты говоришь, пан Гангоф! — сказал князь. — Есть люди с железным лицом и глазами тигра, один их вид пугает, но Бог мне этого не дал… Моего лица не испугается даже панна!

— Ночная бабочка тоже не боится огня, — ответила кокетливо пани Корф, — пока в нем не сгорит…

Богуслав рассмеялся, а пани Корф продолжала с той же кокетливостью:

— Рыцарей больше интересуют ваши поединки, а мы, женщины, хотели бы услышать нечто о любовных приключениях вашего сиятельства, о которых даже сюда слухи доходят.

— Но неверные, сударыня, неверные… Все они выросли по дороге… Меня сватали, это правда… Ее величество королева французская была столь милостива…

— С принцессой де Роган, — прервал его Януш.

— Нет, с другой, с де ля Форс, — поправил его Богуслав, — но так как сердцу и сам король не может велеть любить, а в деньгах я, слава богу, не нуждаюсь, поэтому я не счел нужным искать счастья во Франции, и из этого ничего не вышло… Это были девицы знатного рода и необычайно красивые, но ведь у нас есть и красивее… И мне не нужно даже выходить из этой комнаты, чтобы таких найти.

И тут он остановился пристальным взглядом на Оленьке. А она, сделав вид, что не расслышала его, заговорила о чем-то с мечником россиенским. Снова заговорила пани Корф:

— Красивых и здесь немало, но нет таких, которые могли бы сравняться с вашим сиятельством знатностью рода и богатством.

— Позвольте мне не согласиться с этим, — быстро ответил Богуслав, — так как, во-первых, я не думаю, чтобы польская шляхтянка была чем-нибудь хуже каких-то Роган и де Форс, а во-вторых, Радзивиллам не новость жениться на шляхтянках, ибо история дает этому многочисленные примеры. Уверяю вас, сударыня, что та шляхтянка, которая станет женой Радзивилла, даже при французском дворе будет принята лучше тамошних принцесс.

— Обходительный кавалер!.. — шепнул Оленьке мечник россиенский.

— Я всегда так думал, — продолжал Богуслав, — хотя мне не раз стыдно становится за польскую шляхту, когда я ее сравниваю с заграничной, ибо там никогда не случалось того, что случилось здесь: шляхта не только покинула своего государя, но даже готова покушаться на его жизнь. Французский шляхтич может сделать какую угодно подлость, но никогда не изменит своему государю.

Гости переглянулись и с удивлением смотрели на князя Богуслава. Князь Януш наморщил брови и насторожился, а Оленька смотрела в лицо князя Богуслава с изумлением и благодарностью.

— Простите, ваше сиятельство, — сказал Богуслав, обращаясь к Янушу, который еще не успел прийти в себя, — я знаю, что вы не могли иначе поступить, так как вся Литва погибла бы, если бы вы последовали моему совету; но, уважая вас, как старшего, и любя вас, как брата, я никогда не перестану с вами спорить относительно Яна Казимира. Здесь только свои, и поэтому я могу говорить то, что думаю: это бесценный государь, добрый, милостивый, набожный и лично для меня вдвойне дорогой. Я первый из поляков провожал его, когда его выпустили из французской тюрьмы. Я тогда был почти ребенком, но все же никогда этого не забуду и теперь готов отдать последнюю каплю крови, чтобы защитить его хотя бы от тех, кто злоумышляет на его жизнь.

Янушу, хотя он и понял уже игру Богуслава, она показалась слишком смелой и слишком азартной по сравнению с ее пустой целью, и, не скрывая неудовольствия, он спросил:

— Ради бога! О каких замыслах против особы нашего бывшего короля вы говорите, ваше сиятельство? Кто же в них повинен? Неужели такое чудовище могло найтись среди польского народа? Этого еще не случалось в Речи Посполитой от самого сотворения мира.

Богуслав опустил голову.

— Не больше чем месяц тому назад, — ответил с грустью в голосе Богуслав, — ко мне, когда я ехал с Полесья в Пруссию, приехал один шляхтич знатного рода… Шляхтич этот, не зная, по-видимому, моих искренних чувств к нашему дорогому государю, думал, что я враг ему, как и другие. И вот за большую награду он обещал мне поехать в Силезию, схватить Яна Казимира и, живым или мертвым, отдать в руки шведов…

Все онемели от ужаса.

— И когда я с гневом и презрением отверг такое предложение, — закончил Богуслав, — этот страшный человек ответил мне: «Я поеду к Радзейовскому, он купит у меня короля на вес золота…»

— Я не друг бывшему королю, — сказал Януш, — но, если бы мне сделали такое предложение, я велел бы его без суда поставить под стеной и расстрелять.

— В первую минуту и я хотел так сделать, — ответил Богуслав, — но разговор происходил с глазу на глаз, и я боялся, как бы потом не стали кричать, что Радзивиллы самовластные тираны. Я напугал его тем, что и Радзейовский, и король шведский, и даже сам Хмельницкий повесят его за такое предложение; одним словом, я довел этого преступника до того, что он отказался от своего замысла.

— Этого мало! Его нельзя было отпускать живым, его надо было на кол посадить! — воскликнул Корф.

Богуслав вдруг обратился к Янушу:

— Я надеюсь, что кара его не минет, и первый стою за то, чтобы он не погиб обыкновенной смертью. Вы, ваше сиятельство, одни можете его наказать, так как он ваш придворный и полковник ваших войск.

— Что ты говоришь? Мой придворный? Мой полковник? Кто же это? Кто?! Говорите, ваше сиятельство.

— Его зовут Кмициц! — ответил Богуслав.

— Кмициц?! — повторили все с ужасом.

— Это неправда!! — крикнула вдруг панна Биллевич, вставая с кресла, с горящими глазами и часто вздымающейся грудью.

Настало еще раз молчание. Одни не успели еще прийти в себя от страшной новости Богуслава, другие изумились дерзкому поступку панны, которая осмелилась упрекнуть молодого князя во лжи; мечник россиенский забормотал: «Оленька! Оленька!» — но Богуслав сделал грустное лицо и ответил без гнева:

— Если это ваш родственник или жених, ваць-панна, то я скорблю о том, что сказал вам эту новость, но вы должны выбросить его из своего сердца, ибо он вас недостоин…

Она продолжала стоять вся в огне страдания и ужаса; но понемногу лицо у нее остывало, стало холодным и бледным; она опять опустилась в кресло и сказала:

— Простите, ваше сиятельство! Я напрасно спорила… От этого человека всего можно ожидать…

— Да накажет меня Бог, если я чувствую к вам что-нибудь другое, кроме сострадания, — ласково ответил князь Богуслав.

— Это был жених этой панны, — сказал князь Януш, — я сам их сватал. Человек он был молодой, горячая голова, накуролесил немало… Я спасал его от закона, так как он был хороший солдат. Я знал, что это сорвиголова и что он таким и останется… Но чтобы шляхтич был способен на подобную подлость, этого я от него не ожидал…

— Это был дурной человек, я давно знал! — сказал Гангоф.

— И вы не предупредили меня! Почему? — тоном упрека спросил Януш Гангофа.

— Я боялся, что вы, ваше сиятельство, заподозрите меня в зависти, так как вы во всем предпочитали