Кульвец-Гиппоцентавр, — не родственник ли он вам?
— Да, это из нашего рода! — ответила, приседая, старая дева.
— Славный парень, только такой же ветрогон, как и я, — прибавил Кмициц.
Между тем появился казачок со свечою в руке, и они перешли в сени, где Кмициц снял шубу, а затем в комнаты.
По уходе господ девушки собрались в кружок и начали друг другу высказывать свои замечания. Стройный юноша очень им понравился, и они не жалели слов, расхваливая его изо всех сил.
— Так и горит весь! — говорила одна. — Когда он вошел, я думала, что это королевич какой!
— А глаза как у рыси — так и пронизывают! — ответила другая. — Такому противиться нельзя!
— Хуже всего противиться, — ответила третья.
— Нашу панну повернул, как веретено. Видно по всему, что она ему по нраву, да и кому же она может не нравиться?
— Ну и он не хуже, что и говорить. Если бы тебе такой достался, то ты бы пошла за ним и в Оршу, хотя это, говорят, на краю света.
— Счастливая наша панна.
— Богатым всегда лучше на свете. Золото, а не рыцарь!
— Пацунельки говорили, что и тот ротмистр, который гостит у старого Пакоша, тоже красавец!
— Я его видела, но далеко ему до пана Кмицица!
— Такого, верно, на свете больше нет.
— Падлас! — воскликнул вдруг жмудин, у которого что-то не ладилось с жерновами.
— Да уйди ты наконец, лохмач, со своими жерновами! Перестань шуметь, ничего не слышно. Да, да, трудно сыскать на целом свете такого, как пан Кмициц! Верно, и в Кейданах такого нет.
— Такого-то и во сне будешь видеть.
— Ах, вот если б он мне приснился!
Так разговаривали между собой шляхтянки в людской. А между тем в столовой накрывали на стол, в гостиной панна Александра осталась с Кмицицем наедине, так как тетушка пошла распоряжаться насчет ужина.
Гость не отрывал горящих глаз от девушки и наконец сказал:
— Есть люди, которым милее всего богатство, другие гоняются за славою, иные любят лошадей, а я не променял бы ваць-панну ни на какие сокровища. Ей-богу, чем больше смотрю на вас, тем больше мне хочется жениться — хоть завтра! А уж брови: вы, верно, подводите жженой пробкой?
— Я слышала, что иные так делают, но я не такая.
— А глаза как у ангела. Я так смущен, что у меня слов не хватает!
— Не видно что-то, чтоб вы были смущены. Я, глядя на вас, даже диву даюсь вашей смелости!
— Таков наш смоленский обычай: к женщине и в огонь надо идти смело! Ты, королева, должна к этому привыкнуть, потому что всегда так будет!
— Вы должны от этого отвыкнуть, потому что так быть не может!
— Пожалуй, и уступлю. Верьте не верьте, ваць-панна, для вас я на все готов! Ради вас, моя царица, я готов изменить свой обычай. Я знаю, что я простой солдат и чаще бывал в лагере, чем в дворцовых покоях…
— Это ничего, мой дедушка тоже был солдат, а за доброе желание спасибо, — ответила Ол
— Вы будете меня на ниточке водить!
— Вы что-то непохожи на тех, которых на ниточке водят. Трудно иметь дело с такими непостоянными!
Кмициц улыбнулся и показал белые, как у волка, зубы.
— Как, — ответил он, — разве мало на мне изломали розог родители и учителя в школе, для того чтобы я остепенился и запомнил все их прекрасные нравоучения и ими руководствовался в жизни!
— А какое же из них вы лучше всего запомнили?
— «Если любишь, падай к ногам» — вот так!
С этими словами пан Андрей стал на колени, а девушка вскрикнула и спрятала ноги под скамейку.
— Ради бога! Этому уж, верно, вас в школе не учили… Встаньте сейчас, или я рассержусь… и тетя сию минуту войдет!
А он, стоя на коленях, поднял вверх голову и смотрел ей в глаза.
— Пусть приходит хоть целый полк теток — для меня это все равно.
— Встаньте же, говорю вам!
— Встаю.
— Садитесь.
— Сижу.
— Вы предатель, вы Иуда.
— А вот и неправда, уж если я целую, так от всего сердца. Хотите убедиться?
— И думать не смейте!
Панна Александра все же смеялась, а он весь сиял счастьем и весельем. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородной крови.
— Ай, — говорил он, — какие глазки, какое личико! Спасите меня, святые угодники, я не выдержу!
— Зачем призывать святых? Целых четыре года вы сюда и не заглянули, так и сидите теперь!
— Да ведь я видел только портрет. Я прикажу этого художника выкупать в смоле, а потом обвалять в перьях и гонять его по всей Упите. Помилуешь меня или казнишь, а скажу тебе всю правду. Смотрел я на твой портрет и думал: хороша, что и говорить, но хорошеньких немало на свете — будет еще время. Женитьба от меня не уйдет — ведь девушки на войну не ходят. Бог свидетель, что я не противился воле отца, но прежде хотел испытать на себе, что такое война, что я и сделал. Только теперь я вижу, что был глуп и не понимал, какое наслаждение меня здесь ожидает; ведь на поле сражения я мог отправиться, и будучи женатым. Слава богу, что меня там не убили! Позвольте ручку поцеловать.
— Нет, не позволю.
— Тогда я и спрашивать не буду. У нас в Оршанском говорят: проси, а не дают, бери сам.
Он схватил руку девушки и стал ее горячо целовать, чему она не очень противилась.
В эту минуту вошла тетушка и, увидев, что здесь творится, остановилась в изумлении. Это ей не понравилось, но она не сделала замечания и пригласила их ужинать.
Оба тотчас же встали и под руку пошли в столовую, где стол был уже накрыт, а на нем стояло множество различных блюд, особенно ветчины в разных видах, и бутылка превосходного старого вина. Им было хорошо друг с другом. Ужинал только Кмициц, а девушка села подле него и радовалась, глядя, с каким он аппетитом уничтожал все, что ему предлагали; когда он утолил голод, она опять стала его расспрашивать:
— Вы сейчас не из Орши приехали?
— Почем я знаю откуда? Я побывал во многих местах, подбирался к неприятелю, как волк к овцам, и что где можно было сорвать, то и рвал.
— Как же у вас хватило смелости идти против такой силы, перед которой сам гетман должен был уступить?
— Как хватило? Я на все готов, такая уж у меня натура.
— Это говорил и покойный дедушка… Счастье, что вас не убили.
— Эх, ловили они меня, как птицу в гнезде, но чуть подходили ко мне, я уходил у них из-под носа и кусал их в другом месте. Надоел я им так, что они оценили мою голову. Превосходное вино!
— Во имя Отца и Сына, — воскликнула с непритворным испугом молодая девушка, глядя с восторгом на этого храбреца, который мог говорить о цене за свою голову и о вине в одно и то же время.
— У вас, верно, было много войска?
— Были у меня драгуны, правда, очень дельные и храбрые, но через месяц они все пали. Ходил я
