которые с женами, детьми и пожитками покидали деревни и уходили в глубь лесов, покрывавших весь этот край. Иногда крестьяне угрожающе смотрели на драгун, принимали их, видно, за шведов. В шляхетских застянках прямо спрашивали, кто такие и куда едут, а когда Ковальский вместо ответа приказывал дать дорогу, раздавались такие грозные крики, что солдатам приходилось брать мушкеты на изготовку, чтобы проложить себе путь.
Большая дорога, ведущая из Ковно через Шавли на Митаву, была забита телегами и колясками, это семьи шляхтичей спешили укрыться от войны в курляндских владениях. В самих Шавлях, которые были королевским имением, не было никаких гетманских хоругвей, ни надворных, ни регулярных; зато здесь арестованные полковники впервые увидели шведский отряд, состоявший из двадцати пяти рейтар, который выехал из Бирж в разведку. Толпы евреев и горожан глазели на рыночной площади на незнакомых людей, да и полковники с любопытством смотрели на них, особенно Володыёвский, который никогда еще не видел шведов; он окидывал их хищным взглядом, как волк стадо овец, и при этом топорщил усы.
Ковальский поговорил с офицером, сообщил, кто он, куда едет и кого сопровождает, и потребовал, чтобы шведский разъезд для большей безопасности присоединился к его отряду. Но офицер ответил, что у него приказ произвести глубокую разведку и что он не может возвращаться в Биржи; он заверил Ковальского, что дорога всюду безопасна, так как небольшие отряды, посланные из Бирж, разъезжают по всем направлениям, а некоторые посланы даже в Кейданы. Отдохнув хорошенько до полуночи и покормив выбившихся из сил лошадей, пан Рох вместе со своими узниками снова тронулся в путь, свернув из Шавлей через Иоганнишкеле и Посвут на восток, чтобы выехать на прямую дорогу, ведущую из Упиты на Поневеж и Биржи.
— Коли пан Заглоба придет нам на помощь, — сказал на рассвете Володыёвский, — то на этой дороге ему легче всего будет преградить путь отряду, он из Упиты мог уже подоспеть туда.
— Может, он где-нибудь и ждет нас! — сказал Станислав Скшетуский.
— Я тоже надеялся, пока не увидел шведов, — промолвил Станкевич, — но теперь, сдается мне, нет для нас спасения.
— Это уж теперь его забота, как бы шведов миновать или одурачить, а он на это мастер.
— Да вот беда, не знает он здешних мест.
— Зато лауданцы знают, они ведь пеньку, клепку и смолу возят в самую Ригу, в моей хоругви много таких.
— Шведы под Биржами заняли уже, наверно, все городки.
— Нельзя не сознаться, хороши солдаты, которых мы в Шавлях видали, — говорил маленький рыцарь, — молодцы, как на подбор! А вы заметили, какие у них сытые кони?
— Это очень сильные лифляндские кони, — сказал Мирский. — И у нас хорунжие из гусарских и панцирных хоругвей ищут лошадей в Лифляндии, у нас тут лошаденки малорослые.
— Давай, пан Михал, поговорим лучше о шведской пехоте! — вмешался в разговор Станкевич. — Конница — она хоть с виду и хороша, но не такая храбрая. Бывало, как бросится наша хоругвь, особенно тяжелая, на этих рейтар, так они и пяти минут не выдерживают.
— Вы в прежние времена уже их попробовали, — ответил маленький рыцарь, — а мне только слюнки приходится глотать. Говорю вам: как увидал я их сейчас в Шавлях и эти их желтые, как кудель, бороды, прямо мурашки по пальцам забегали. Эх, рада душа в рай, да грехи не пускают, сиди вот тут на телеге и подыхай!
Полковники умолкли; но, видно, не один Володыёвский пылал к шведам такой любовью, ибо до слуха узников долетел вскоре следующий разговор между драгунами, окружавшими телегу.
— Видали этих собачьих детей, этих нехристей? — говорил один из солдат. — Мы с ними драться были должны, а теперь будем им лошадей чистить.
— А чтоб их гром убил! — проворчал другой драгун.
— Помалкивай! Швед тебя на конюшне метлой по лбу будет учить послушанию!
— Либо я его.
— Дурак! Не такие, как ты, хотели против него пойти, а вот видишь, что получилось!
— Самых великих рыцарей везем им все равно что в волчью пасть. Будут они, ироды, глумиться над ними.
— С этой немчурой без еврея и не поговоришь. Вон и в Шавлях начальнику пришлось тотчас послать за евреем.
— А чтоб их чума взяла!
Первый солдат понизил голос и спросил:
— А что это толкуют, будто все лучшие солдаты не хотят служить с ними и идти против своего короля?
— А как же! Разве ты не видал венгров, разве пан гетман не отправился с войском мятежников бить, — кто его знает, что еще будет. Ведь и наших драгун немало перешло на сторону венгров, их, верно, всех расстреляют.
— Вот награда за верную службу!
— К черту такое дело!
— Проклятая служба!
— Стой! — вдруг раздался голос ехавшего впереди пана Роха.
— Ах, пуля тебе в лоб! — проворчал голос подле телеги.
— Что там? — спрашивали друг друга солдаты.
— Стой! — снова раздалась команда.
Телега остановилась. Солдаты придержали лошадей. День был ясный, погожий. Солнце уже взошло, и в сиянии его лучей впереди на дороге виднелись клубы пыли, точно навстречу стада шли или войско.
Вскоре в облаках пыли что-то блеснуло, будто искры рассыпались, они сверкали все явственней, словно свечи пылали в дыму.
— Это сверкают копья! — воскликнул Володыёвский.
— Войско идет.
— Наверное, какой-нибудь шведский отряд.
— У них копья только у пехоты, а там пыль вон как несется. Конница это, наши!
— Наши, наши! — повторили драгуны.
— Стройсь! — раздался голос пана Роха.
Драгуны окружили телегу. У Володыёвского горели глаза.
— Это уж наверняка мои лауданцы с Заглобой!
Всадники, ехавшие навстречу, были уже в какой-нибудь полуверсте, и расстояние между ними и телегой сокращалось с каждой минутой, так как мчались они на рысях. Наконец из облака пыли вынесся весь большой отряд, шедший стройными рядами, точно в атаку. Через минуту он стал еще ближе. В первом ряду, чуть правее, скакал под бунчуком какой-то могучий рыцарь с булавою в руке. Заметив его, Володыёвский тотчас вскричал:
— Это пан Заглоба! Клянусь богом, пан Заглоба!
Улыбка прояснила лицо Яна Скшетуского.
— Он! Не кто иной, как он! — подтвердил Ян. — И под бунчуком! Уже успел произвести себя в гетманы. Я бы его всюду узнал по этому озорству. Каким он родился, таким и умрет.
— Дай бог ему здоровья! — воскликнул Оскерко. Затем он сложил ладони у губ и крикнул:
— Пан Ковальский! Это родич к тебе в гости едет!
Но пан Рох не слышал, он как раз сгонял своих драгун. И хоть горсточка людей была у него, а навстречу неслась целая хоругвь, он, надо отдать ему справедливость, не растерялся и не струсил. Он построил драгун в два ряда перед телегой; однако хоругвь развернулась тем временем и по татарскому способу начала заезжать полумесяцем с обеих сторон. Но, видно, с паном Рохом хотели сперва повести переговоры, потому что стали махать знаменем и кричать:
— Стой! Стой!
— Вперед! Шагом марш! — крикнул пан Рох.
— Сдавайтесь! — кричали с дороги.
— Огонь! — скомандовал в ответ Ковальский.
Немая тишина была ответом; ни один драгун не выстрелил.
Пан Рох тоже на минуту онемел, затем в ярости набросился на своих солдат.
— Огонь, собаки! — рявкнул он страшным голосом и одним ударом кулака свалил с лошади ближайшего солдата. Остальные шарахнулись от разъяренного офицера; но ни один не подчинился команде. И вдруг драгуны бросились наутек и рассеялись в мгновение ока, как стая испуганных куропаток.
— Я бы все-таки этих солдат приказал расстрелять! — проворчал Мирский.
Увидев, что собственные солдаты оставили его, Ковальский повернул коня навстречу хоругви.
— Там моя смерть! — крикнул он страшным голосом. И ринулся вперед ураганом.
Но не успел он проскакать и половину дороги, как в рядах Заглобы раздался выстрел из дробовика: дробь засвистела на дороге, конь пана Роха зарылся храпом в пыль и рухнул, привалив ездока.
В ту же минуту из хоругви вынесся, как молния, солдат и схватил за шиворот поднимавшегося с земли офицера.
— Это Юзва Бутрым! — воскликнул Володыёвский. — Юзва Безногий!
Пан Рох, в свою очередь, схватил Юзву за полу, и пола осталась у него в руке; тут они сшиблись и трепали друг друга, словно два ястреба, так как силы были оба непомерной. У Бутрыма лопнуло стремя, он свалился наземь и перекувыркнулся, однако не выпустил пана Роха, и они свившись в клубок, катались на дороге.
Подскакали другие солдаты. Сразу два десятка рук схватили Ковальского, который рвался и метался, как медведь в западне, швырял людей, как вепрь-одинец собак, снова вставал и вовсе не думал сдаваться. Он хотел погибнуть, а между тем слышал десятки голосов, повторявших одно слово: «Живьем! Живьем!»
Наконец, силы оставили его, и он потерял сознание.
А Заглоба уже был у телеги, верней, на телеге и обнимал Скшетуских, маленького рыцаря, Мирского, Станкевича и Оскерко и при этом кричал, задыхаясь:
— А что! Все-таки пригодился Заглоба! Теперь мы дадим жару Радзивиллу! Друзья мои, мы свободны, и у нас солдаты! Сейчас мы отправимся разорять его имения! А что, удался фортель? Не тем, так другим способом я бы все равно вырвался на волю и освободил вас! Совсем запыхался, дух не переведу! На имения Радзивилла, друзья мои, на имения Радзивилла! Вы еще о нем не знаете того, что я знаю!
Дальнейшие изъявления радости прервали лауданцы, которые бежали взапуски, чтобы приветствовать своего полковника. Бутрымы, Гостевичи Дымные, Домашевичи, Стакьяны, Гаштовты — все столпились у телеги, и могучие глотки непрерывно ревели:
— Vivat! Vivat!
— Спасибо вам за любовь! — сказал маленький рыцарь
