должен иметь, если дело завел. Я ж ему там сразу сказал: «Ничем помочь не моху». — И с улыбкой, шутливо добавил: — Ты, Вэл, особо не нервничай, а то до Пархолова своехо не доедешь. Оно, хстати, в друхой стороне.
Володька беззлобно ругнулся:
— Пошел ты…
А когда мы, высадив Андрюху, тронулись, в новом приступе злобы прорычал:
— Ну я им там устрою сейчас! Три месяца динамят, уроды!.. Что я им, сивка-бурка, что ли, скакать…
Он круто развернул свой безотказный «мерседес» и помчался по Московскому проспекту на север.
Бывает, один раз проявишь участие, а потом из-за этого приходится испытывать неудобства; поможешь человеку — и не знаешь, как отвязаться от его затянувшейся благодарности.
Вот однажды, возвращаясь домой поздно вечером, я увидел на площадке третьего этажа вдрызг пьяного мужичка. Навалившись на дверь, он совал ключ в район щелки замка и, конечно, не попадал.
Я уже прошел было мимо, но мужичок очень жалобно попросил: «Послушайте, пожалуйста, помогите, а. Не могу что-то я совсем…» И я помог, открыл ему дверь, даже проводил-дотащил до дивана. Он свалился и захрапел. Я вышел, захлопнул дверь, спокойно добрался до своего дивана и тоже лег спать.
А через два дня снова встретил его. Мужичок был трезв, он заулыбался и стал благодарить: «Спасибо, что так тогда… Иначе в парадном ночевать бы пришлось, почки б опять застудил. Спасибо!» — «Да ладно!» Я уже почти и забыл об этом случае. Тут мужичок достал из кармана плаща бутылку «Пшеничной»: «Может, пропустим? Познакомимся. Мало теперь хороших людей».
Он не слишком напоминал уличных алкашей, скорее полуспившийся, слегка чокнутый интеллигент, каких в Питере через одного, из категории так называемых «соловьев». Вроде алкаш, но алкаш много знающий, размышляющий, имеющий на все свою точку зрения… Тогда, в восемьдесят девятом, перед армией, я, попивая «Жигулевское» в павильонах, помнится, жадно слушал их беседы про врагов- коммунистов, про Ельцина, «Демсоюз», психушки… И вот представилась возможность непосредственно с одним из таких пообщаться, тем более — под бутылочку… Черт меня дернул согласиться…
С тех пор два-три раза в неделю, по вечерам, приходилось сидеть с ним и пить. То у меня дома, то у него. У него никого нет, мать умерла года три назад, отец еще когда-то давно ушел из семьи, а жениться так и не получилось… У меня была Маринка, но она ночевала не каждый раз, и вот мои одинокие вечера стал делить Сергей Андреевич, бывший художник-оформитель из БДТ. Может, врал, хотя если и врал, то правдоподобно, — рассказывал интересно про Басилашвили, Олега Борисова, Юрского, Товстоногова, моего любимого актера Копеляна; дома у него валяются старые эскизики, выдавленные тюбики с остатками засохшей краски. Но куда больше театра он любит рассуждать о политике и экономике, а меня от них неизменно клонит в тяжелый, неосвежающий сон.
После каждой такой посиделки, проснувшись утром с очугуневшей головой, я клялся себе, что это было в последний раз, но проходила пара дней, и сосед Сергей Андреевич снова преграждал мне путь на площадке третьего этажа, улыбался и сладким, жалобным голосом предлагал: «Пропустим? После рабочего-то дня. У?..»
Вот и сегодня мы сидели на моей кухоньке за квадратным белым столом. На столе традиционная бутылка водки, на этот раз «Сибирская» (узнав, что я из Сибири, Сергей Андреевич стал приносить «Сибирскую», сорок пять градусов), хлеб, порезанные толстыми ломтями ветчина и сыр, еще соленые огурцы, что продавали старухи возле метро по пять тысяч за полкилограмма. Из комнаты накатывали волнами мелодичные песни радиостанции «Максимум».
— Бизнес, Роман, — это, да, не спорю, занятие дельное, — медленно, точно бы разгоняясь, произнес Сергей Андреевич после первой же рюмки. — Только, видите ли, таких, как вы, бизнесменов, их миллионы, а пользы государству от вас ни на йоту.
— Да не бизнесмен я никакой, — пришлось перебить. — Сто раз говорил: я просто рабочий. Работаю у своего хозяина грузчиком. Он бизнесмен.
— Ну какая, в принципе, разница! — Голос соседа не изменился, ему, как я заметил, все равно, о чем говорить, только б произносить звуки, шевелить языком и, может, заодно слегка и мозгами. — Он главный бизнесмен, а вы помогаете. Без таких, как вы, они бы ничего не смогли. Согласитесь.
Я усмехнулся, но спорить не стал — пускай гонит свою пургу. Скучны, конечно, эти наши вечера, только что еще придумать — в клубе торчать тоже уже надоело, Маринка ночует дома, а спать рано…
— Да, пользы нет, зато развращение — в грандиозных масштабах. Я не о вас и вашем этом… хозяине, а в целом по стране. Я телевизор смотрю, газеты читаю, хожу по улице и вижу: зреет уже кое-что. — Сергей Андреевич взял бутылку, плеснул в рюмки по чуть-чуть. — Вижу, Роман, негодование зреет. Про «Атлант»-то слышали?
— Про что?
— Ну, магазин такой мебельный есть на Литейном. Огромный такой, трехэтажный. Неужели не видели?
Я пожал плечами:
— Мало ли их…
— Ну, этот везде рекламируют. Мебель для господ… Ну ладно, не в этом дело. Сейчас… — Сосед не чокаясь выпил; я тоже выпил, конечно. — Ну и вот… Решили там такую акцию сделать. В витрине соорудили как бы комнату, обставили так… мебель, все прочее. Я сам ходил, видел — ну, как в квартире настоящей, богатой. Евро, в общем… И понимаете, засунули туда парня и девушку, живых. И они там стали жить, показывать, как им там хорошо, удобно при такой мебели.
Я опять усмехнулся, но теперь сам почувствовал, что усмехнулся веселей. Действительно забавно, если не врет соседушка. И уточнил:
— И ночевали там же?
— Ну. Постель у них, балдахин, все прочее.
— Надо съездить посмотреть. Где, говорите, находится?
— Уже, — хехекнул Сергей Андреевич, — уже не находится. Инцидент там случился. Буквально вчера по телевизору было, на шестом канале. Лопнуло терпение у этих, у лимоновцев, — пришли и стали закрашивать витрину красной краской… — Рука соседа тем временем снова плескала в рюмки «Сибирскую». Люди на улице аплодируют, эти, из «Атланта», выскочили, охранники всякие. Наряд вызвали. Драка случилась, кто-то стекло раскрошил… Ну, в общем, прикрыли позор…
— Почему же позор?
— Да как! — Мое несогласие слегка взволновало соседа. — Как не позор, когда каждый стоит и глазеет, как ты там живешь в витрине. Еще не хватало, чтоб унитаз выставили, — развращение, так уж давайте по полной программе!..
— Но погодите, — перебил я, — им же, наверное, заплатили за это, и не слбабо, думаю.
— Да уж само собой. Только, Роман, вы поймите…
И так два-три раза в неделю. То он доказывает мне, что надо творчеством каким-нибудь заниматься (сам он рисует питерские пейзажики), то про религию рассуждает — дескать, без Христа в душе человек почти что животное, — то вот всячески ругает сегодняшнюю жизнь, нравы. Развращение, как он выражается…
Я то и дело пытаюсь спорить, но вовремя останавливаюсь, понимаю: не стоит. Лучше уж так сидеть, пропуская время от времени по тридцать граммов. Постепенно опутываться дремой. То же самое я делаю и сейчас. Отмалчиваюсь, курю «Бонд» сигарету за сигаретой, чтоб ускорить действие водки. А сосед, рассказав об инциденте у магазина «Атлант», занялся вспоминанием прошлого:
— Вот вы, Роман, вы вряд ли знаете Невский другим. А знаете, как было красиво — дома без всяких этих реклам, строгие такие, открытые. Идешь и видишь не «Мальборо», «Нескафе», «Обмен валюты», а саму архитектуру. Были, конечно, вывески, но неброские, чисто информационные — «Гастроном», «Кинотеатр», «Котлетная», «Пельменная»… Совсем другой вид наш Ленинград имел, а теперь бирюлька какая-то… Нет, вы б лет десять назад на него посмотрели, вы по-другому бы…
«Да видел я, видел! — захотелось выкрикнуть. — Видел — тоска каменная».
