Германия получала право создавать военные объекты для проведения технических испытаний и обучения личного состава рейхсвера на советской территории, а советская сторона — не только возможность участия в военно-промышленных разработках и испытаниях, но и плату за использование этих объектов.
Военно-техническое сотрудничество двух стран было непростым, однако активно развивалось в течение одиннадцати лет, вплоть до 1933 г. Оно осуществлялось в разных формах подготовки и переподготовки военных кадров, организации танковой и авиационной школ в СССР, совместных химических опытах, и др. Советский комсостав неоднократно ездил в Германию для совершенствования в военном искусстве, участия в маневрах. Один из многих побывавших в Германии советских военачальников командарм И.П.Уборевич, проработавший там тринадцать месяцев, писал: «Немцы являются для нас единственной пока отдушиной, через которую мы можем изучать достижения в военном деле за границей, притом у армии, в целом ряде вопросов имеющей весьма интересные достижения. Очень многому удалось поучиться и многое еще остается нам у себя доделать, чтобы перейти на более совершенные способы боевой подготовки. Сейчас центр тяжести нам необходимо перенести на использование технических достижений немцев, главным образом в том смысле, чтобы у себя научиться строить и применять новейшие средства борьбы: танки, улучшения в авиации, противотанковые мины, средства связи и т. д…Немецкие специалисты, в том числе и военного дела, стоят неизмеримо выше нас…». [211] Комсостав РККА многому научился у рейхсвера и в области военного искусства, и в сфере применения новейшей военной техники. Не менее активно велось и обучение немецких кадров в СССР.
Однако и в период лояльных межгосударственных отношений и активных деловых контактов Веймарской республики с Советской Россией в Германии продолжал культивироваться антисоветский и антирусский образ врага. Одним из корней его является идея исключительности немецкой нации, с XIX в. культивировавшаяся в стране и внедрявшаяся в массовое сознание немцев, которым — от глухой деревушки до университета — твердили: «все величайшие в истории военные подвиги — прусские, все величайшие творения искусства — немецкие, самая лучшая промышленность — германская, а самые толковые рабочие — немцы».[212] При этом «величие немецкого духа» противопоставлялось «низким» качествам других народов. И 1920-е годы не стали здесь исключением. Так, в одном из школьных учебников в 1925 г. утверждалось, что «русский дух как таковой, видимо, не приспособлен к творческой созидательной деятельности; почти всем, что создано Россией во внешних и внутренних делах, она обязана немцам, состоявшим на русской службе, или прибалтийским немцам».[213] Но не только давние национальные предрассудки влияли на отношение к русским. У большинства населения сохранялись стойкие воспоминания о России как о главном противнике в Первой мировой войне. К тому же старые клише были дополнены идеологическим противостоянием, которое в наиболее радикальной форме выражал набиравший силу национал-социализм, опиравшийся на всё ту же идею немецкой исключительности, возведенную им на уровень теории «расового превосходства». Именно он внедрял в сознании немецкого общества стереотип «еврейского большевизма», стремящегося через мировую революцию к господству над миром. Будущий фюрер Адольф Гитлер в 1927 г. в «Майн Кампф» написал: «В русском большевизме мы должны видеть предпринятую в XX столетии попытку евреев завоевать мировое господство. …Германия является сегодня ближайшей крупной целью большевизма».[214]
С приходом в 1933 г. к власти в Германии НСДАП происходят резкое изменение взаимоотношений двух стран и усиление враждебной пропаганды с обеих сторон — антисоветской в Германии и антигерманской, приобретшей характер антифашистской, — в СССР. В это же время по инициативе советского руководства было прекращено и военное сотрудничество.
Идеологическая и политическая разнополюсность режимов в СССР и Германии не могли не привести к их жесткому противостоянию. К середине 1930-х гг. между двумя государствами шла настоящая пропагандистская война. В Германии не жалели красок для изображения «большевистской угрозы». Так, инструкция имперского Министерства пропаганды от 31 марта 1937 года гласила: «Борьба против мирового большевизма — генеральная линия немецкой политики. Его разоблачение — главная задача национал- социалистической пропаганды…Задача пропаганды состоит в том, чтобы показать немецкому народу, что большевизм его смертельный враг, и доказать миру, что он враг всех народов и наций и тем самым мировой враг».[215] При этом главной идеей становится программа расширения «жизненного пространства» на Востоке, исходя из которой будущая война против СССР рассматривалась как неизбежная и политически оправданная.
В свою очередь в Советском Союзе средства массовой информации характеризовали Германию как агрессивное государство и потенциального военного противника СССР. В наиболее известном пропагандистском фильме «Если завтра война» зритель мог без труда увидеть этого предполагаемого противника — фашистскую Германию. В том же качестве она изображена и в известной повести Н.Н.Шпанова «Первый удар», и в ряде других литературных произведений 1930-х гг..[216] Однако образ врага в этот период продолжал рассматриваться через призму классовой идеологии, а Красной Армии в будущей войне отводилась роль освободительницы трудящихся, в том числе и Германии, от гнета эксплуататоров. Характерные настроения в этом отношении выражены в поэме Константина Симонова «Ледовое побоище», опубликованной в 1938 г.:
Однако в преддверии Большой войны неудачи в поиске союзников в лице стран «демократического Запада», которые фактически поощряли агрессивную политику Германии и стремились повернуть ее экспансионизм на Восток, против СССР, вынудил советское руководство пойти на временное, тактическое соглашение с национал-социалистской Германией, заключив 23 августа 1939 г. пакт о ненападении. Это позволило, во-первых, отсрочить военное столкновение; во-вторых, решить ряд геополитических проблем, существенно отодвинув на запад границы, вернув ряд территорий, исторически входивших в Российскую Империю и утраченных в результате Первой мировой войны, революции и Гражданской войны; в-третьих, предотвратить возможную коалицию Гитлера с Западными странами, направленную против СССР, и, напротив, сделать их потенциальными союзниками в результате того, что они сами стали жертвой германской агрессии.[218] Между тем, советское военно-политическое руководство отнюдь не питало иллюзий относительно экспансионистских стремлений Германии на Восток, хотя и допустило просчет в прогнозах, касающихся времени начала будущей войны.
Заключение Пакта «Молотова-Риббентропа» привело к резкому свертыванию антифашистской и антигерманской пропаганды в стране. Это, безусловно, внесло определенную дезориентацию и в массовое сознание, и в деятельность пропагандистских структур. Однако официально провозглашенный советским руководством «курс на сближение и даже «дружбу» с нацистской Германией … не находил широкого отклика в общественном сознании. Он фактически «отнимал» формировавшийся годами враждебный стереотип германского фашизма. Однако неизменно «срабатывал» более всеобъемлющий образ «капиталистического окружения»,[219] которое «ни за что не оставит в покое первое в мире социалистическое государство».
На восприятие будущей войны и формирование образа основного врага, безусловно, влиял целый комплекс разноплановых факторов: и «архитипические» механизмы массовой психологии россиян, воспринимающей войну как «бедствие народное», но мобилизующей все свои силы в условиях национальной угрозы; и очень сложное и противоречивое по своим последствиям влияние идеологических механизмов, пропагандистской машины, с одной стороны, готовящей страну к будущей войне, а с другой, —
