— Да, и я тоже.
Будь это в прошлом месяце, я от радости спрыгнул бы с крыши, но теперь я мужчина, поэтому сдерживаю себя.
— Я ничего такого не сделал, — по-прежнему взбудораженный, говорю я.
— Разве? Ты видишь здесь хоть кого-то, кто ждал бы своей очереди проводить все вечера с подавленной, несчастной девушкой?
Я постигаю, что легче принимать комплименты, когда их говорят не лицом к лицу.
— Скажи спасибо своей девушке за то, что она позволяет тебе проводить со мной так много времени.
— Ладно, — бормочу я.
— Не могу дождаться, когда узнаю, кто она.
— Скоро узнаешь.
Эти слова она оставляет без ответа.
После долгой паузы она говорит:
— Завтра я иду за покупками. Хочешь, пойдем вместе? После школы, конечно.
— Не знаю, что бы я сделал с большим удовольствием, — говорю я.
Я ничего не рассказываю о своем исключении из школы. Уверен, в конце концов эта тема всплывет.
На следующий день я жду ее за несколько улиц от нашей. Неразумно было бы допустить, чтобы нас увидели вместе в нашем переулке, в особенности так скоро после смерти Доктора.
«Живи мы в США или Европе, нам не пришлось бы беспокоиться о подобных вещах», — слышу я в голове голос Ахмеда. Надо позвонить ему и извиниться за то, что плохо обошелся с ним в школе.
В ожидании встречи с Зари у меня сильно бьется сердце; мысли разбегаются, я никак не мшу сосредоточиться. Наконец она появляется, мы здороваемся и идем к автобусной остановке. Мы шагаем бок о бок. Я впервые замечаю, что она на пару сантиметров ниже меня.
Лицо у нее осунувшееся и утомленное, но она все равно похожа на куколку. Светлая кожа, маленький заостренный нос, волосы, шелковыми завесами спадающие по обеим сторонам лица, длинные ресницы, большие голубые глаза — все на месте, за исключением ее особенной улыбки. Вот лицо, в которое я влюбился. Она поворачивается и смотрит на меня. Я взволнован ее присутствием, я хочу рассказать ей, как сильно ее люблю. Я желал бы провести остаток жизни, шагая рядом с ней.
В автобусе мы много не разговариваем. Мы сидим рядом, и каждый раз, как автобус проезжает по колдобине, наши плечи соприкасаются. Я смотрю на ее руки. У нее тонкие длинные пальцы. Я люблю ее руки.
— Ты знаешь, что будет на следующей неделе? — спрашивает она.
Я знаю, она говорит о сороковом дне со смерти Доктора, о том дне, когда мы должны были бы собраться вместе, чтобы поговорить о нем, поплакать, сказать друг другу, как сильно нам его не хватает. О том дне, когда нам запрещено делать все это. Я смотрю на Зари с молчаливым отчаянием.
— Это день рождения шаха, — говорит она с печальной улыбкой. — Он проследует в открытой автоколонне из своего дворца на стадион «Амджадех». Ожидается, что на улицы выйдет пятьсот тысяч человек. Я хочу на него посмотреть.
— Зачем это тебе, особенно в такой день?
— Никогда не видела его вблизи.
— Он похож на любого другого диктатора, — насмешливо говорю я. — Заносчивый, самовлюбленный, безжалостный человек. От его холодного взгляда мурашки бегут по телу. Я ненавижу его. Если ты увидишь его в автоколонне, тебе не станет понятнее то, что произошло с Доктором.
Некоторое время она молчит — наверное, немного удивившись моему резкому заявлению.
— И все же я хочу его увидеть, — говорит она.
— Ладно, тогда я пойду с тобой.
— У тебя и так много проблем со школой. Сейчас это тебе ни к чему. Я бы лучше пошла одна.
— Я пойду с тобой, — мягко повторяю я.
— Зачем? — спрашивает она. — Зачем ты хочешь пойти со мной, если так сильно его ненавидишь?
— Потому что я предпочел бы быть с тобой в аду, чем без тебя в раю.
Я смотрю на свои колени и ощущаю на себе ее пристальный взгляд. Она тянется ко мне и берет меня за руку.
— Паша, мне тоже нравится быть с тобой. Ты совершенно необыкновенный человек. У тебя действительно есть Это, как сказал Ахмед.
Я нежно пожимаю ее руку и чувствую ответное пожатие. Потом заглядываю в ее глаза.
— У тебя теплые руки, — шепчет она.
Мы выходим из автобуса в Лалех-Заре, районе Тегерана, где можно посетить тысячи магазинов, множество театров, ночных клубов и ресторанов. Узкие улицы и переулки заполнены людьми всех возрастов. Воздух насыщен ароматом отбивных, гамбургеров и печенки, которая жарится на горячих красных углях.
Некоторые продавцы рекламируют свои фирменные товары:
— Лучший в городе кебаб, спешите, пока не остыл!
— Настоящая английская ткань всего по десять туманов за метр. Подходите и берите, пока не кончилась.
— Билеты, билеты на величайшее представление во Вселенной с участием Джибелли, прекраснейшей певицы нашего времени.
— Мне нравится это место, — говорит Зари. — Здесь вовсю кипит жизнь.
В магазине она примеряет чадру и спрашивает меня, как она выглядит в ней. Я говорю, что она похожа на ангела. Она смеется и покупает чадру.
Мы идем в кафе и заказываем две вазочки мороженого «Акбар Машди», которое приготовляется по особому рецепту, включающему в себя шафран, нежареные соленые фисташки и розовую воду.
— Ты знал, что Фахимех убила бы себя, если бы ее принудили выйти замуж за соседа? — спрашивает Зари, пока мы едим.
Мысль о Фахимех, совершающей самоубийство, лишает меня аппетита.
— Самоубийство ничего не решает, — говорю я. — И наверняка усложняет жизнь для тех, кто остался. Не могу даже представить, что стало бы с Ахмедом!
— В прошлом году я читала книгу о Сократе, — уставившись в вазочку с мороженым, тихо произносит Зари. — Меня очень удивило, что он предпочел остаться в тюрьме и умереть, хотя у него был шанс бежать. Был ли он не прав?
Я понимаю, куда она клонит, поэтому не отвечаю.
— А Голесорхи? — спрашивает она, глядя прямо мне в глаза. — По-моему, оба, Голесорхи и Сократ, совершили самоубийство. Ты согласен?
Я молчу.
— Ты думаешь, Доктор…
Она обрывает фразу на полуслове.
Я в отчаянии качаю головой.
— Думаю, жизнь — слишком ценная вещь, чтобы тратить ее впустую, в особенности если у человека есть стоящая цель, за которую надо бороться.
Зари наблюдает за мной несколько мгновений.
— Ты на меня сердишься? — осторожно спрашивает она.
Я качаю головой. Она помешивает ложечкой мороженое.
— Давай сменим тему на какую-нибудь более приятную, — предлагаю я.
— Ладно, давай, — говорит она. — Ты по-прежнему собираешься ехать в Америку?
— Я сказал, что-то более приятное, — поддразниваю я.
Она смеется.
