сегодня утром по поводу плохого настроения.
– Платон, черт тебя побери!
На чулки лучше было не смотреть, чтобы не расстраиваться. Тяжелый шелк юбки был насквозь мокрый. И еще ей почему-то было очень неудобно стоять, ее заваливало на сторону. Она переступила ногами, рукавом шубейки утерла нос и поняла, в чем дело.
Каблук от ее ботинка лежал вдалеке, как будто отторгнутый от Лёки невидимой, но большой силой.
– Платон!.. Каблук! У меня отвалился каблук!
– Где?!
Она показала глазами. Он отошел, поднял и стал его рассматривать, словно был сапожником и намеревался немедленно его прибить.
– Ты знаешь, – сказал Платон оживленно и с интересом, – мне кажется, что это уже не лечится. Он не только оторвался, он, видишь, пополам треснул!..
– Вижу, – сквозь зубы процедила Лёка.
Кое-как она доковыляла до серой вымороженной стены и взялась за нее рукой. Нужно возвращаться в гостиницу, переодеваться и начинать все сначала. Правда, непонятно, как удастся втиснуть подвернувшуюся ногу в следующие башмаки на шпильках, но она постарается.
Платон Легран ловко запустил каблук в урну, подошел и крепко взял ее под руку.
– Дура, – сказал он с каким-то очень понятным и очень мужским сочувствием, – разве можно по такой погоде и по нашим тротуарам ходить на таких... ходулях?!
– Зачем ты выбросил каблук?
– Ты можешь идти? Или везти тебя в травмопункт?
– Мне надо в гостиницу. У меня все мокрое, и чулки порвались!
И тут вдруг он сказал совершенно бесстыдно:
– У тебя сказочные чулки, хоть и порвались! Мечта любого мужчины. Только такие чулки нужно надевать... на ночь, а не среди бела дня! Чего добру пропадать!
Лёка смутилась.
Вот так просто взяла и смутилась, стоя на одной ноге на улице Большой Морской, держась за серую вымороженную стену, от того, что человек, с которым она рассталась триста лет назад, сказал какую-то смешную глупость про ее чулки!..
– Держись за меня, и пойдем потихоньку.
Лёка ухватилась за него основательно, а не как полагалось на Каннской лестнице, и они заковыляли. Проковыляв какое-то время, она вдруг сообразила, что он ведет ее вовсе не в гостиницу.
– Платон, куда мы идем? Я не могу в таком виде...
– Мы уже пришли.
И он толкнул перед ней узенькую сине-зеленую дверцу, на которой был вырезан всадник верхом на лошади.
В тесном помещении были темные полы и деревянные стены. Стояли какие-то сундуки, а на сундуках лежали почему-то ковбойские шляпы. На стене висело седло – Лёка уставилась на седло во все глаза.
Из полумрака возникла девушка и тоже уставилась на них во все глаза.
– Здрасти, – сказал Платон Легран. – Мы прямо здесь, напротив вашего магазина, упали! Вы бы хоть песком посыпали, что ли!
– Посыплем, – пообещала девушка, переводя взгляд с одного на другого.
Лёка доковыляла до сундука и уселась на него, потеснив шляпы.
Появилась дополнительная девушка, и теперь они таращились на них вдвоем.
– Нам нужно джинсы купить, – объявил Платон. – И ботинки. Вы продаете ботинки без шпилек?
Тут девушки разом засмеялись.
– У нас джинсовый магазин, здесь не бывает ботинок на шпильках!
– Слава богу.
– Сильно ударились? – сочувственно спросила у Лёки первая девушка. – Зимой тут все то и дело падают. Хотите, я вам кофе сделаю, пока джинсы будут искать?
Лёка не хотела никакого кофе, она хотела в одиночестве осмотреть масштаб разрушения и оценить свои раны.
– Она хочет, – ответил Платон. – Она всегда хочет кофе. Вот, знаете, среди ночи разбуди ее и спроси, хочешь кофе, и она как подско-очит, как побежи-ит!..
– Замолчи, – сказала Лёка ледяным тоном. – Замолчи сейчас же.
– Сейчас будет кофе, – пообещала первая девушка. – А джинсы вам какие? Посветлее, потемнее? Поплотнее, потоньше?
Лёке хотелось сказать, что никаких не надо, но продавщицы так сочувственно на нее смотрели, так хотели помочь, что она вздохнула и покорилась:
– Я люблю... светлые. Голубые. Можно рваные.
– Рваные нельзя, – вмешался Платон Легран. – Рваные надо сначала зашить, а потом носить!
– Ты думаешь, это смешно?!
Девушки куда-то скрылись, а он подошел и сел перед ее сундуком на корточки.
– Больно тебе, да?
– Нет, – огрызнулась Лёка. – Мне жалко чулки и ботинки.
Он вдруг приподнял ее юбку, она подалась от него назад и посмотрела остановившимся взглядом, а он подул на ее холодные оцарапанные коленки, сначала на одну, потом на другую.
Дыхание было теплым.
От его дыхания стало жарко почему-то не коленкам, а спине, и еще затылку.
– Что ты делаешь? – шепотом спросила Лёка.
– У кошки заболи, – скороговоркой выпалил он. – У собаки заболи. У Лёки подживи.
И опять подул. А потом посмотрел ей в лицо.
Непонятно, что сделалось в этот момент.
Вроде бы молния не сверкнула. Вроде бы гром не грянул.
Нет, не грянул.
Платон наклонился и поцеловал сначала одну ее коленку, потом другую. А потом снова ту, и снова другую.
Лёка закрыла глаза.
Стало жарко везде, и кожу стало покалывать, как будто Лёка долго сидела слишком близко к огню.
К огню?.. Нет никакого огня. Есть зеркальное озерцо, посреди которого кружится на одной ноге танцовщица в голубой юбочке, рядом навытяжку стоит оловянный солдатик, а на заднем плане картонный замок с одними лишь окнами.
Двери забыли пририсовать.
Где-то что-то громко стукнуло, и Лёка мигом открыла глаза. Платон и не подумал подниматься. Он только оторвался от ее коленок.
– Вот и кофе, – весело сказала материализовавшаяся из сумрака магазина девушка. – И джинсы мы нашли! Вы попейте, а потом померяем.
Лёка моргнула.
Кофе был в огромной глиняной кружке, и пахло от него хорошо, настоящим кофе, без дураков. Девушку сунула кружку ей в руку, и Лёка бы не удержала, пролила, если бы Платон не перехватил. Он перехватил, отхлебнул, с удовольствием промычал что-то, и сунул кружку ей ко рту.
Она тоже робко глотнула.
Непонятно, как это все вышло, но в глотке кофе тоже было что-то невыносимо эротическое, чувственное, интимное. Она как будто приворотного зелья хлебнула!..
В зелье было много сахара и, кажется, еще чего-то.
– Корица, – пояснила девушка, когда Лёка на нее вопросительно посмотрела. – Для аромата. А примерочная здесь.
Платон как-то очень естественно расстегнул на ней ботинки и стащил один за одним. Теперь Лёка сидела на сундуке еще и без ботинок.
