– Во-первых, я не привожу фурнитуру, Алексей Николаевич, поймите! Не изготавливаю…
– Не изготавливаете, так…
– Во-вторых, значит, её привозит тот, кто поставляет это хозяйство…
– Так, – нетерпеливо подгонял Ильюшенко.
– И то, что она, значит, была принята на склад, это не говорит о том, что я её поставил… И вообще… Сегодня суббота. Искать фурнитуру, значит… Так это…
– Пётр Викторович, значит, давай так. Если ты этот вопрос не решишь, на этом всё закончится. Я имею в виду все твои посещения Белого дома и всё остальное. Никаких встреч больше не будет, ни со мной, ни с кем ещё! – Голос Ильюшенко стал ледяным. – Вот это я тебе гарантирую! Так, знаешь, нельзя мне нервы портить!..
Коржаков нажал на кнопку и выключил магнитофон.
– Хватит, – сказал он устало и после долгой паузы повторил последнюю фразу, прозвучавшую на плёнке: – «Нельзя мне нервы портить»… Чертовски нервный парень, оказывается, этот наш «законник»… Ладно, решим так… Я встречусь с Барсуковым, обмозгуем это…
Машковский вышел из «мерседеса» и разгладил пальто. В дверях дома появился Николай.
– А, Коля, ты уже здесь? – Казалось, Машковский несказанно обрадовался своему секретарю.
– Здравствуйте, Григорий Модестович. Как дела?
Медленно поднявшись по ступенькам, Машковский приятельски похлопал секретаря по плечу и покивал, думая о чём-то своём. Пройдя в дом, он остановился. Николай снял с него пальто и повесил на вешалку, сделанную в виде торчавших из стены человеческих пальцев.
– Виделся сегодня с одним человеком с Лубянки, – заговорил Машковский после долгой и угрожающей паузы. – Узнал от него, что на Ильюшенко заготовлен убийственный материал. Очень вероятно, что будет возбуждено уголовное дело. Неаккуратно, ох неаккуратно ведёт себя Алексей Николаевич, заносит его на поворотах… Ты, Коля, распорядись, чтобы крепенького кофе мне приготовили.
– Уже готовится.
– Как бы наш Алексей Николаевич не потянул за собой других людей… нужных людей, – продолжил Машковский. – Да, ты ещё коньяку принеси. Я пойду кое-какие бумаги посмотрю, а когда вернёшься, соедини меня с Солдатовым.
– С Солдатовым?
– Ну да, с начальником Управления по экономическим преступлениям Москвы… Или нет. Пожалуй, не стоит сейчас. Я позже займусь этим…
Григорий Модестович поднялся на второй этаж, но не принялся за работу сию же минуту. Он долго стоял перед столом, чуть покачиваясь, навалившись всем своим мощным туловищем на трость. Принесённый ему через несколько минут кофе он выпил молча и не садясь. Он поднёс опустевшую чашку к самому лицу и поболтал ею, вглядываясь в осадок на дне.
«Ведь кто-то гадает на этой гуще, видит там что-то. Только всё это, конечно, чушь… Вот получилась какая-то голова… И торчат из неё вроде рога. Что бы это могло значить? Чья башка? Моя? Снятая с плеч? Или что?.. Глупости… Если начать верить в такую ерунду, то можно легко спятить…»
Машковский злобно фыркнул, поставил чашку на стол, брякнув ею о блюдце, и уставился на бокал с коньяком.
– Ладно, – громко сказал он, – надо работать…
Он неторопливо выпил коньяк, медленно выдохнул через нос, пошамкал губами и зевнул. Ему не хотелось браться ни за какие дела.
– Пожалуй, позволю себе расслабиться сегодня.
Он подошёл к книжному шкафу и, поводив пальцами по корешкам, выбрал томик стихов…
Григорий Машковский проснулся от внезапного и громкого лязга. Приподнявшись на локтях, он повертел большой головой, вслушиваясь в тишину. Лязг не повторялся. Машковский сел и свесил ноги с кровати.
– Приснилось чёрт знает что… Тюрьма…
Он тяжело поднялся и, прихрамывая, проковылял к окну.
– Что-то часто сны стали беспокойные приходить, – прошептал он.
Он стоял у окна, вглядываясь в ночь, затем вздохнул, повернулся и пошёл к массивному старинному глобусу, в чреве которого находились бутылки. Откинув верхнее полушарие, разрисованное морскими чудовищами и всевозможными животными на неправильных очертаниях континентов, Григорий Модестович дзынькнул увесистой бутылкой коньяка, извлекая её из недр глобуса, и наполнил рюмку до краёв.
– Чем дольше живу, тем больше накапливается страха. Странно… Мне всегда казалось, что должно быть наоборот…
Он доковылял до кресла и, плюхнувшись в него, сделал небольшой глоток. Спиртное приятно обожгло горло.
– Сейчас бы поговорить с кем-нибудь… Только ведь никого нет. Дожил до старости, окружён всякими знакомыми, связей полно, а близких людей нет… Чем же я лучше бездомной собаки, если даже голову не к кому на плечо преклонить? Живу в конуре, увешанной картинами Айвазовского…
Вечером 24 февраля, когда Смеляков уже собирался уходить с работы, зазвенел телефон.
– Виктор Андреевич, ты чем занят? – раздался в трубке строгий голос Коржакова.
– Домой собираюсь. Конец дня уже.
– Домой? Это хорошее дело, приятное. Ты уж извини, что отрываю от семейных забот, но хочу увидеть тебя.
– Когда? – Виктор посмотрел на часы.
– Давай встречаться прямо сейчас. Мне нужны эти материалы по Ильюшенко. Медлить нельзя. Я возвращаюсь из Внукова, по дороге тебя подхвачу.
– Где?
– Подходи минут через двадцать к гостинице «Мир»…
В назначенное время Смеляков ждал возле входа в гостиницу. Он сразу заметил «Волгу» с затемнёнными стёклами. Внутри на задних креслах сидели Коржаков и Барсуков.
– Прыгай к нам.
Барсуков и Смеляков поздоровались за руку.
– Давай документы, Виктор Андреевич, – велел начальник СБП.
Смеляков протянул материалы.
– Поехали, – сказал Коржаков водителю.
За окнами плыла вечерняя Москва, залитая огнями ярко освещённых витрин, сновали прохожие, возле бесчисленных киосков толпились покупатели.
Барсуков вдумчиво читал справки и «сводки», на лице его не отражалось никаких эмоций. Затем вдруг он вспыхнул:
– Нет, ну надо же! Смотрите-ка, что он Ганычеву по телефону: «Я у тебя пылесос на складе видел, ты мне его привези!» Сволочь! Крохобор!
– Это ты ещё до сцены с фурнитурой не добрался, – ухмыльнулся Коржаков, и в его глазах Смеляков увидел знакомую хитринку. – Сейчас почитаешь, обхохочешься. Или разрыдаешься. Зависит от того, как у тебя с нервишками.
– Натянуты, – сквозь зубы ответил Барсуков.
– Что будем делать, Миша? – спросил Александр Васильевич, когда начальник ГУО[11] закончил читать. – Надо к президенту идти.
– А что к нему ходить? Помнишь, мы с тобой принесли ему материалы по
Коржаков многозначительно похлопал ладонью по папке с бумагами:
