постовых в ООДП, была лишь тонюсеньким срезом с огромной навозной кучи уголовного мира. Теперь же он услышал то, что показалось ему неразгреба-емой помойной ямой преступности.
«А ведь я немало повидал, знаю почём фунт лиха! – размышлял он, глядя на своего начальника. – У меня на участке столько творилось, что не дай бог кому из простых граждан узнать про это. Ну тут! В масштабе города! Можно просто сойти с ума!»
Но ещё больше его поразила вторая часть сводки – раскрытые преступления по городу. Их было много, и они тоже отличались масштабом. Смеляков жадно слушал, и с каждой минутой стиснувшее его поначалу отчаяние отступало, и он расправлял плечи, наливаясь чувством гордости и причастности к могучей семье сыщиков.
– …эта группа воров задержана, – читал Иванов, – у каждого по пять-шесть судимостей. Изобличены в совершении двадцати пяти квартирных краж за минувший год!.. Сотрудниками 2-го отдела МУРа в процессе проведения оперативно-разыскных мероприятий и следственных действий задержан гражданин Алфёров Николай Романович, подозреваемый в разбойном нападении на квартиру антиквара Жданова. У его сожительницы изъята часть вещей, похищенных с квартиры Жданова…
Так начался первый день.
Покидая кабинет, сотрудники отдела пожимали Смелякову руку, представлялись, желали успеха. Никогда прежде Виктор не слышал так много «ни пуха ни пера» и никогда не чувствовал себя так спокойно и почти уверенно. Доброжелательность обстановки сделала своё дело.
– Витя, – окликнул его Максимов и подвёл к коренастому человеку с непослушными рыжеватыми волосами. – Познакомься. Это член нашей опергруппы капитан Веселов Игорь Владимирович. Ну вы ещё успеете поговорить, а сейчас пойдём в секретариат, представлю тебя девочкам, в канцелярию заглянем…
Знакомясь с организацией труда на новом месте, Смеляков обнаружил, что в МУРе всё было совсем не так, как в отделении милиции. «На земле» он был просто волком, не только всё время вынюхивавшим что-то и безудержно гнавшимся по следу, но и злобно оскалившимся в неустанной борьбе за свои интересы. «На земле» приходилось всё делать самому. В МУРе же всю мелочёвку делали вспомогательные структуры.
Находившись по бесконечно длинным коридорам, Смеляков в конце концов вернулся вместе с Максимовым в кабинет их группы. Игорь Веселов что-то вычитывал в раскрытой перед ним толстой папке и покачивал головой.
– Продвигается? – спросил Максимов.
– Да тут такая труха, если честно, что просто мутит… Куда они все раньше смотрели?
Веселов принялся рассказывать о деталях весьма жуткого дела, но при этом сыпал шутками, и казалось, что он излагал сюжет какого-то французского кинофильма, где всё было несерьёзно, хотя направо и налево летели пули и на каждом шагу бились сталкивавшиеся автомобили. Игорь производил впечатление человека несерьёзного, любил побалагурить, подтрунивал над всеми, любил потискать женщин. Но все, кому довелось с ним работать, знали, что за всей этой лёгкостью и кажущейся поверхностностью в общении скрывалась холодность трезвого ума. Про Веселова говорили, что для него не бывает безвыходных ситуаций и что он в самом трудном положении оставался невозмутимым и принимал единственно правильное решение.
Большинство сотрудников МУРа ехали на работу через станции метро «Горьковская»[17] и «Пушкинская», а оттуда пешком шли по Петровскому бульвару до знаменитой Петровки. Это было величественное зрелище – плотный поток людей в милицейской форме и гражданской одежде заполонял тротуары, и в те минуты казалось, что город населён только милиционерами. Фуражки, погоны, блестящие пуговицы на серых и зелёных шинелях – всё это нескончаемой лавиной оплывало кинотеатр «Россия»[18] с обеих сторон, втекая в тесное пространство бульвара. Гомон голосов, шум шагов и хруст снега под ногами перекрывали гул проезжавших автомобилей, а над клокочущей человеческой массой вился в морозном воздухе густой пар и сигаретный дым. Разглядывая шагавших людей, Смеляков узнавал некоторые лица. Работа «на земле» не раз приводила его на Петровку, поэтому кое-кого из сотрудников МУРа он знал в лицо.
– Смеляков! – услышал Виктор чей-то голос.
Обернувшись, он увидел капитана Шкурина, того самого капитана, который когда-то учинил ему разнос за недопустимое свободомыслие на комсомольском собрании.
– Здравствуйте, – кивнул Виктор, не испытывая ни малейшей радости от встречи.
Шкурин протянул руку, и Смелякову пришлось пожать её.
– Как дела, сыщик? – Капитан вывернул шею, стараясь заглянуть Виктору в глаза.
– Всё хорошо… А вы сюда по делу?
– Да я ведь теперь тут лямку тяну, – бодро и, как показалось Виктору, с подчёркнутой важностью ответил капитан, – в Управлении по политико-воспитательной работе. Меня почти одновременно с тобой перевели… Кстати, скажу тебе прямо, я был против твоей кандидатуры. Нет в тебе идеологического стержня. Я хорошо помню нашу с тобой беседу, Смеляков. А вот ты, похоже, всё позабыл и мыслишь по старинке… А ведь я оказался прав. Видишь, что происходит в наших рядах? Партия очищается от негативных элементов. Пришло время, и партия дала приказ начать перемены. А ты бежал впереди паровоза, не слушал меня.
– Лично я не вижу никаких настоящих перемен. И вообще не понимаю, что сейчас происходит. Перетряска какая-то, а по сути ничего не меняется. Кадровая чехарда. Одних людей убирают (кстати, вовсе не худших), на их место ставят других, которые порой и не знают специфику нашей работы. Только видимость перемен, а самую гниль-то никто не трогает.
– Ты опять за старое! Умнее других себя считаешь? А вот я думаю, что старшие товарищи сами знают, с чем надо бороться в первую очередь. – Шкурин начал раздражаться, радушие покинуло его. – Я же говорил, что нельзя переводить тебя в МУР! Все в районе только дифирамбы тебе пели, чуть ли не лучшим опером во всём розыске называли! Ну, допустим, силён ты в своём деле, однако политически ты абсолютно не соответствуешь требованиям времени! Не схватываешь главного, не понимаешь основного! Сейчас придут новые люди, новые кадры, всё изменится, всё будет хорошо!
Смеляков не отвечал, шагал молча.
– Ладно, – уже у ворот МУРа капитан примирительно похлопал Виктора по плечу, – не дуйся. Я же лично против тебя, как человека, ничего не имею, хоть и критикую твои взгляды. Только за дело радею…
– Я вас понимаю, товарищ капитан.
– Что ты заладил: «товарищ капитан» да «товарищ капитан». Я к тебе на «ты», а ты продолжаешь мне «выкать». Давай запросто, на «ты», Смеляков. Мы ж почти в равных должностях. Можем по-простому. Меня зовут Владислав. Ты небось и не помнишь.
Виктор и впрямь не помнил имени Шкурина, в памяти сохранилась только его многозначительная фамилия.
– Что ж, пусть на «ты», – кивнул он.
– Ты заходи ко мне, потолкуем с тобой на эту тему. С твоими мыслями в МУРе работать нельзя. На каком ты этаже?
– На четвёртом.
– А я на третьем устроился. Заходи ко мне в управление, кабинет 342.
– Ладно, как-нибудь загляну.
– Да не «как-нибудь», а побыстрее, Смеляков. Ты меня понял? В каком ты кабинете?
– В 431-м…
Тут Шкурин увидел кого-то и, прощально махнув Виктору рукой, бросился в сторону, громко здороваясь и стараясь подстроиться под шаг идущего и почти не обращавшего на него внимания человека в форме подполковника.
Поднявшись на этаж, Виктор встретил в дверях кабинета Максимова.
– Как настроение? – спросил Алексей.
– Прекрасное, – ответил Смеляков и улыбнулся, неприятный осадок от разговора со Шкуриным как рукой сняло. – Тут хочется работать. И главное, что здесь не придётся больше заниматься очковтирательством.
– Не придётся? – Лицо Максимова приняло кислое выражение. – Рано радуешься, Витя. Не торопись,
