Дверь в комнату распахнулась.
– На твою долю заваривать чай? – услышал он голос жены.
Посмотрев на Веру печальными глазами, он кивнул, затем рывком встал и проговорил:
– Верочка, извини… Болван я, честное слово.
– Болван, – кивнула она. – Хорошо, что не злобный болван, а то бы я за тебя никогда не пошла.
Он невесело улыбнулся:
– Спасибо на добром слове.
– Ты не забыл, что вечером нам идти к Жуковым?
– Забыл! – Он виновато развёл руками.
– Ты о чём-нибудь, помимо работы, умеешь думать, Витя?
– Умею. – Он шагнул к жене и привлёк её к себе. – О тебе постоянно думаю.
Его руки скользнули к её бёдрам.
– Пусти! – тихо, но строго сказала она. – У меня чайник на плите…
– Слушай, а чего вдруг Жуковы пригласили-то нас? – Виктор отпустил Веру.
– На фильм зовут, – подсказала она.
– Ах да! – вспомнил Смеляков и шлёпнул себя ладонью по лбу. – Точно! Борька говорил, что это какой- то редкий фильм.
– «Последнее танго в Париже» Бертолуччи.
– Точно! Лена про этого режиссёра что-то рассказывала, вроде известный он очень.
– А за фильм этот, Витя, могут впаять несколько лет.
– Ну да?
– Уже был такой случай, – сказал Вера. – Владельца видеомагнитофона обвинили в том, что он устроил притон, показывал порнографические фильмы.
– Так это порнография? – растерялся Смеляков. – На кой чёрт мы идём смотреть её?
– Никакая не порнография, – успокоила его Вера. – Главную роль исполняет Марлон Брандо, а он в западном кинематографе – фигура масштабная. Очень серьёзный фильм. По нашим советским меркам, конечно, секса в этом фильме выше крыши. Но надо же нам знать культуру своих врагов, чтобы знать, как против неё бороться и бороться ли против неё вообще, верно? – Она улыбнулась.
– Ты уже смотрела его?
– Нет, книгу читала. У родителей брала. Там были фотографии из фильма. На Западе это принято: если книга экранизирована, то у неё внутри обязательно вклеен блок фотоснимков из фильма…
«Последнее танго в Париже» пробудило в Смелякове противоречивые чувства, обеспокоило откровенностью сцен и выплеснутых на экран эмоций. Впрочем, Виктор сразу согласился, что это был изысканно снятый фильм, только вот изысканность его показалась ему какой-то патологичной.
– По-моему, я ничего не понял, – признался он.
– Это не имеет значения. – Борис махнул рукой в ответ и закурил. – Ты лучше скажи, понравилось или нет.
– Пожалуй, понравилось, – признался Виктор. – По крайней мере, впечатление сильное… Но сумбурное… Словно не про людей… Вернее, про нездоровых людей.
– Вот-вот. Они и есть нездоровые. Одинокие и опустошённые. У них мозги сдвинулись на этой почве. Ничего не осталось за душой, только сексу хотят, другого общения они уже не понимают, – закивал Борис. – Мне кажется, что такие фильмы у нас надо первым экраном показывать, а не по мозгам давать за их просмотр. Тут же открытым текстом говорится, что Запад протух, скукожился. Мы «Последнее танго» должны поднять как знамя…
– Но здесь же сплошной секс! – возразил Виктор.
– И что? – вмешалась Лена. – Тебя, Витька, секс всегда пугал.
– Вовсе не пугал. Не надо вешать на меня ярлыки. Я не ханжа. Просто у нас есть общепринятые нормы морали…
– Да иди ты со своими общепринятыми! – воскликнул Борис и поднялся из кресла, чтобы взять со столика бутылку. – Кто их принимал? Уверяю тебя, что не общество… Тебе коньячку плеснуть?
– Да.
Борис наполнил рюмку Смелякова и повернулся к женщинам:
– Вам?
– Мы пригубим ещё вина, – отозвалась Вера.
– Нам всем навязывают, как думать и о чём думать, – продолжил Борис. – Центральный комитет партии решает за нас, что нам можно и чего нельзя. Какие-то старые, простите, пердуны со слипшимися мозгами указывают нам, что такое хорошо и что такое плохо. У них никаких желаний не осталось, они всё давно профукали, пропили и проели, им всё надоело, кроме власти, им ничего другого не нужно, потому-то они лезут к нам с запретами. Раз им, считают, не нужно, стало быть, и всей стране не нужно. А вот я хочу, чтобы такие фильмы появились в наших видеопрокатах. Понимаешь, Витя, хочу! Почему я не имею на это права? А у нас не то чтобы таких фильмов, у нас видеотек-то на всю Москву штуки три наберётся. Да и то не видеопрокат, а позорище какое-то. Я на Арбат заглянул в тамошнюю видеотеку и увидел такую очередюгу, каких за колбасой не бывает. Вдобавок там, оказывается, чтобы фильм взять напрокат, надо такую анкету заполнить о себе, что ахнуть можно! Вплоть до модели видеомагнитофона требуют указать. Просто Лубянка какая-то, а не видеосалон. А выбор – всего сотни полторы отечественных фильмов и мультфильмов. Удавиться от тоски можно.
– Но всё-таки фильмы должны быть понятными, – сказал Смеляков.
– Кому? Всем? Нет, Витя, когда искусство понятно всем, оно превращается в лозунг на плакате. Искусство должно производить впечатление! И чем это впечатление сильнее, тем лучше. А понимать тебе не обязательно. Важно чувствовать!
– Нет, Боря, понимать надо, – начал возражать Виктор.
– Ты помнишь фотографии моего брата? – заговорила Лена.
– Помню.
– Разве тебе надо понимать их? Разве ты задаёшься вопросом, почему женщина сидит в той или иной позе? Или почему велосипед лежит в луже? Ты вообще ни о чём не спрашиваешь, ты только смотришь и воспринимаешь.
– Ну, пожалуй, – нехотя согласился Виктор. – Только кино и книги отличаются от фотографии. Там всё наглядно, а здесь звучат мысли! Люди на экране общаются, а я не понимаю, о чём они говорят!
– Не понимаешь потому, что их невозможно понять! – со смешком ответил Борис. – Они муторные, бестолковые, бесполезные.
– Но зачем нужно рассказывать про них? – настаивал Виктор.
– Затем, что они такие! Если бы фильм был про психиатрическую больницу, ты бы не задавал такой вопрос. А эти двое, которые встречаются в пустой квартире, опустошены жизнью. Секс для них – единственная возможность забыться. На остальное им наплевать.
– Не знаю… – Виктор пожал плечами. – Может, ты и прав.
– Главное, Витька, чтоб ты не считал такой фильм крамольным и чтобы ты за это людей за решётку не швырял.
Смеляков смутился.
– Да я и не собираюсь… Я и пришёл, чтобы собственными глазами увидеть. А то разговоры всякие ходят…
– Да не разговоры это, Витя, а настоящая охота на ведьм, – озлобился Жуков. – Людей сажают за то, что у них дома хранится «запрещённое» кино. Их волокут в кутузку «за хранение порнографии», а потом «эксперты» начинают оценивать, порнуха это или высокая эротика. Господи, да если и вправду у них дома порнографические фильмы хранятся – что с того? Какой урон государству или обществу? У себя дома человек может заниматься чем угодно. Я понимаю, когда речь идёт об оружии. Тут спорить не стану, опасность есть: напьётся хозяин ствола и начнёт палить с балкона… Но эротический фильм-то? Да пусть самый откровенный, пусть там хоть целая толпа свальным грехом занимается! Какой от этого вред государству?
Виктор молча посмотрел на Веру. Она легонько улыбнулась ему.
