союзов. Сначала пришли работники аппарата ЦК КПСС, а с трёх часов дня был открыт доступ для широкой публики. Смеляков отправился в Колонный зал с делегацией от МУРа. Нескончаемый поток людей по двое тянулся по лестнице, увитой гирляндами из хвои. Из-за постоянно распахнутых дверей воздух наполнился холодом. Стены зала были задрапированы чёрными и красными полотнищами, люстры и зеркала спрятаны под чёрной тканью, в воздухе плавал густой запах прощальных венков и живых цветов, у изголовья покойного склонились знамёна. Негромко, но по-кладбищенски надрывно звучала похоронная музыка. Смеляков отметил, что это была не запись, а настоящий симфонический оркестр, расположившийся в левой стороне зала. Гроб располагался слева по ходу зрителей на украшенном венками постаменте и был ярко освещен электрическим светом. У передней стенки постамента стояла специальная подставка с пурпурной подушкой, на которой были укреплены государственные награды Андропова. Бросив на них беглый взгляд, Смеляков удивился, что наград оказалось на удивление немного. По сравнению с Брежневым, чья грудь сияла кольчугой из орденов, Андропов казался настоящим скромником. Яркий свет позволял хорошо рассмотреть его лицо, и Виктора поразила застывшая на этом лице тень жестокого страдания, которое проступало даже сквозь искусно нанесённый грим.
«Значит, болезнь была тяжёлой, – отметил Смеляков. – Он был прикован к койке, но продолжал руководить страной. Хорошо ли это? Гуманно ли по отношению к нему да и по отношению ко всем нам? У руля власти должны стоять только крепкие люди, которых не терзает боль и которые могут всё внимание сосредоточить на политической и хозяйственной деятельности… Кто же придёт на смену Андропову?..»
Этим вопросом задавалась вся страна.
Ответ последовал быстро. 13 февраля, в понедельник, Пленум ЦК КПСС назвал имя нового генерального секретаря. Им стал Константин Устинович Черненко. Это известие произвело эффект взорвавшейся бомбы. Черненко не пользовался авторитетом ни в партии, ни в обществе. У этого человека не было никакого потенциала: ни политического, ни административного, ни силового. Вдобавок он был слаб физически, страдал эмфиземой лёгких и производил впечатление ходячего трупа. На похоронах Андропова он говорил едва слышным голосом, со всхлипываниями и задыхаясь. Такой человек не имел права на верховную власть.
– Это же позор на весь мир! – сказал Смеляков, когда через несколько дней после похорон Андропова приехал с Верой в гости к Жуковым. – Стыдобища!
– А ты чего ожидал? Молодого красавца с мозгами Эйнштейна и Маркса одновременно? – спросил Борис, наливая вино в бокалы. – Нет, Витя, наше государство скомпрометировало себя окончательно. Отныне всюду теперь будут уверены, что социализм – скопище престарелых маразматиков.
За столом сидел и старший Жуков.
– Николай Константинович, – повернулся к нему Смеляков, – а вы что думаете?
– Печально, что так получилось. Хотя это, конечно, ненадолго. Впрочем, теперь всё ненадолго.
– То есть? – не понял Виктор.
– Теперь мы покатимся в пропасть, – сказал Николай Константинович. – Советский Союз обречён.
– Почему? – Смеляков поковырял вилкой у себя в тарелке.
– Из-за беспомощности КПСС. – Жуков достал сигареты и, глянув на женщин, спросил: – Не возражаете, если я закурю?
Никто не возражал.
– Наша партия одряхлела, – продолжил Николай Константинович. – Все чувствуют необходимость перемен, но никто не решается сделать ни шага. Только казённые слова. Но это и понятно. Старикам трудно решиться на что-либо. Я обычно не соглашаюсь с Борей в его категоричных суждениях, но в данном случае должен признать его правоту. Поставив Черненко во главе СССР, наша страна скомпрометировала себя так, что мы вряд ли когда-либо сможем добиться к себе уважения. Власть должна быть энергичной. А то, что мы получили на сегодняшний день, просто катастрофа…
– И причина кроется в нашей партийной элите, – добавил Борис. – Нужны молодые руководители, со свежими мыслями, уверенные в себе.
– Вроде тебя? – Виктор усмехнулся.
– А что? Уж я бы навёл порядок!
– Боюсь, что ты в первую очередь разрушил бы завоевания социализма, – проговорил Николай Константинович.
– Это не лучшее из того, чем может гордиться человечество. – Борис скептически улыбнулся. – Весь остальной мир живёт без этих завоеваний.
– Весь остальной мир живёт по законам джунглей. Там, дорогой мой, одна ценность – деньги. И высшая цель там – личный успех.
– Разве это плохо? Или ты хочешь сказать, что у нас никто не жаждет успеха?
– Успех бывает разный, – возразил Жуков-старший. – Капитализм не позволяет людям развиваться. Когда общество начинает молиться на деньги, оно опустошается. Это моё твёрдое мнение.
– Папа, прекрати эту идеологическую пропаганду! Люди имеют право на богатую и красивую жизнь. Это не преступление.
– Зато путь к ней чаще всего преступен.
– Ну ты хватил!
– Виктор, – Николай Константинович повернулся к Смелякову, – скажи мне, почему люди идут на преступления? Не ради ли этой самой пресловутой красивой жизни?
– В основном из-за неё, – согласился Виктор. – Хотят получить побольше за один раз, а потом подольше шиковать на ворованное.
– Вот тебе и ответ! – Николай Константинович перевёл взгляд на сына. – А капитализм и его так называемый свободный рынок – это узаконенное воровство.
– Папа, ты передёргиваешь. – Борис беззлобно улыбнулся. Ему явно нравилось дразнить отца. – По- твоему, свободным предпринимательством занимаются только обманщики?
– В большинстве случаев. Бизнес не бывает честным. Одна из сторон всегда в проигрыше. Взаимовыгодность возможна только там, где нет стремления поживиться за чужой счёт.
– Ну… – Борис встал из-за стола. – Ты заявляешь это столь безапелляционно, что дальнейший спор не имеет смысла.
– А я и не спорю.
– Но в споре рождается истина!
– Брось, Борька. Ничего в споре не рождается, кроме раздражения и гнева.
– Но как же докопаться до истины, если не в споре?
– Обсуждать, искать, предлагать…
– Вот я и предлагаю: пора с социализмом заканчивать, – настаивал Борис. – Надо всё у нас перекроить!
– Это в нашей стране уже было, – отрицательно покачал головой Жуков-старший. – До основания мы уже всё разрушали. И потом долго бродили по колено в крови, нищие и обозлившиеся на всю планету, пока не нашли относительно разумного социального устройства.
– Очень хорошо, что ты употребил слово «относительно». Кое-что у нас есть, конечно, что достойно уважения. Но этого мало. В мире существует много такого, что мы можем и обязаны позаимствовать. Не нужно изобретать велосипед.
– Ты опять про капитализм? Нет, дорогой мой, он красив лишь со стороны.
– Согласен, есть у него и отрицательные стороны. – Борис сделал успокаивающий жест и прошёлся вдоль стола. – Я же не говорю, что надо цапать оттуда всё подряд. Нужно подойти к этому делу с умом…
– Мы вообще ничего не сможем взять оттуда, – ответил ему отец.
– Почему? – изумился Борис.
– Потому что там, на Западе, всё строилось веками. Оно там на своём месте, на своей почве.
– Папа, о чём ты говоришь?! Брось! Какая почва? Почва для экономических законов всюду одинакова. Если нашим людям дать возможность развернуться…
– То они создадут здесь государство, в котором будут править воры! – оборвал сына Николай Константинович. – Если к нам впустить законы капиталистического рынка, то у нас прежде всего начнётся
