от офицерского пансионата, предпочтя провести несколько дней в квартирке на Лангештрассе, тем более, что тетушка Эдит была несказанно рада появлению племянника. Она не знала, куда усадить его, чем угостить, и чуть ли не сдувала пылинки с «дорогого мальчика».
На врачебной комиссии ее председатель — хирург, которому уже перевалило за восемьдесят, — осматривал Вилли одним из первых. Он бросил одобрительный взгляд на могучую мускулатуру:
— Занимались спортом?
— Да, герр председатель, жил у моря. Плавание, гребля с детства были моими любимыми занятиями.
— Хорошо, хорошо, — приговаривал председатель, продолжая осматривать его. Потом помял синий узловатый шрам и безаппеляционно изрек: — В интендантское управление для дальнейшего прохождения службы в тылу. Желательно по месту жительства до призыва в армию. Предстоит еще амбулаторное лечение.
— Но у меня в рейхе нет близких родственников, мои родители живут в Турции. Я бы предпочел вернуться в эскадрилью.
Вилли вовсе не стремился обратно на свой аэродром, затерянный в псковских лесах, но он считал не лишним продемонстрировать желание попасть на фронт.
— Вы долго прожили в Турции? — спросил один из членов комиссии в чине гауптмана.
— Я там родился и вырос.
— Подождите в коридоре, — коротко приказал председатель, обменявшись с гауптманом понимающим взглядом.
Вилли смешался с толпой офицеров, ожидавших вызова на комиссию. Вслед за ним появился капитан, который тут же скрылся в соседней комнате. Через несколько минут оттуда выглянул молодой, пышущий здоровьем лейтенант в щегольски сшитой форме.
— Вилли Шнель! — выкрикнул лейтенант писклявым голосом.
Вилли подошел к нему.
— Пройдите сюда, — лейтенант пропустил вперед Шнеля и закрыл за ним дверь.
За столом в пустом просторном кабинете сидел гауптман, задавший Вилли вопрос на врачебной комиссии.
— Расскажите о себе подробнее, — тоном приказа сказал он.
Когда обер-лейтенант закончил, посыпались вопросы. Гауптмана интересовало буквально все, начиная от успехов в английском колледже в Стамбуле и кончая числом боевых вылетов и обстоятельствами ранения. Вилли терялся в догадках относительно цели беседы, больше похожей на дотошный допрос. Ясно было одно: к медицине гауптман имеет весьма отдаленное отношение.
— Что ж, ваше стремление вернуться в авиацию, чтобы сражаться с врагами рейха, весьма похвально, — Шнелю показалось, что в голосе гауптмана прозвучала едва уловимая ирония. — Думаю, что мы вам поможем в этом. — И уже официально закончил: — Завтра в десять ноль-ноль явитесь по адресу Тирпицуфер, семьдесят четыре, комната четыреста семь. Хайль Гитлер! — лениво вскинул он мясистую ладонь, не вставая из-за стола.
В Стамбуле на улице Истикляль находились консульства СССР, Англии, США и — чуть ниже — нацистской Германии. Поэтому на официальных приемах и празднествах протокол выдерживался с невиданной скрупулезностью, чтобы представители воюющих государств ненароком не столкнулись друг с другом. Это, впрочем, не мешало сотрудникам германского консульства пить шотландское виски и приправлять блюда индийским кари. И никто из преданных своему фюреру душой и телом наци не усматривал в этом ничего предосудительного: в конце концов они покупали и виски, и кари, и многое другое не у врагов-англосаксов, а у собственных слуг.
Последние составляли весьма своеобразную и не менее замкнутую группу. В Турции каждый, кто служит у иностранца, называется кавасом, независимо от того, убирает ли он комнаты, возит хозяина на машине, бегает с мелкими поручениями или ухаживает за самим послом. Для хозяина-иностранца кавас — никто и ничто, неслышная тень, делающая жизнь приятной и удобной.
Не составлял исключения и кавас Эриха Штендера. С полгода назад немецкий журналист приехал в Стамбул, снял особняк грека Караянидиса на улице Независимости, а сам целый месяц жил в гостинице, подыскивал надежного слугу. Фуад-джан,[52] как звали соседи каваса Штендера, невысокого толстяка с нездоровым цветом лица и маленьким бесформенным носом-пуговкой, был подвижен, исполнителен и молчалив. Словом, идеальный вариант камердинера для холостяка, любящего порядок в доме, если бы не его вечно настороженные глаза, цепко ощупывающие любого посетителя. Поэтому с некоторых пор Штендер взял за правило отпускать каваса на целый вечер, если ожидались люди, беседы с которыми не предназначались для посторонних ушей.
В этот день журналист осматривал комнаты, залы и коридоры особняка с особой тщательностью. Все было в образцовом порядке. Однако хозяин немного нервничал. В конце концов не каждый день послы да еще такие, как фон Папен, жалуют своим посещением заурядного нацистского журналиста.
Штендер ни на минуту не забывал, кто такой фон Папен: не просто опытный дипломат и старый разведчик, но еще и бывший рейхсканцлер. Ходили туманные разговоры о том, что фюрер не слишком доверяет аристократу и поэтому не разрешает никому из членов его семьи выезжать за пределы Германии. Но слухи слухами, а фактом оставалось то, что именно фон Папен помог Гитлеру стать рейхсканцлером 30 января 1933 года, а сам довольствовался постом вице-канцлера. Правда, предшественник фюрера генерал фон Шлейхер обозвал за это своего бывшего друга «предателем, перед которым Иуда Искариотский кажется святым». Но какое до этого дело Эриху Штендеру, когда вся его карьера могла быть решена одним росчерком зеленого карандаша посла.
Интересный голубоглазый блондин с курчавой бородкой, лет сорока пяти, как описывали Штендера знакомые, числился представителем германского информационного агентства ДНБ. Но получал приказы не от заместителя шефа отдела прессы МИД Брауна фон Штумма или начальника отдела в министерстве пропаганды Карла Бемера. И даже не от полковника фон Веделя в отделе печати вермахта. Нет. Непосредственным шефом гауптмана Штендера судьба сделала образованного юриста, знатока мусульманских стран доктора Готлиба Зауэра. Он имел скромное звание майора абвера, но пользовался особым расположением адмирала Канариса.
Ни сам Штендер, ни его начальник Зауэр не знали, что в кабинете главы абвера на Тирпицуфер в сейфе-тайнике хранится необычный атлас мира в черном кожаном переплете. Туда Канарис собственноручно заносит условные знаки: красные треугольники, это КО — «кригсорганизационен», центры германской военной разведки за границей; кружки того же цвета — их филиалы; синие треугольники — резидентуры; синие кружки — районы действия главных резидентов абвера и сотни флажков обоих цветов — простые агенты. И если фамилия Зауэр была заключена в синий треугольник, а Штендера — в кружок, то фон Папен и Анкара находились внутри жирного красного треугольника, одного из шести наряду с Мадридом, Лиссабоном, Берном, Стокгольмом и Будапештом, который означал, что нацистский посол координирует всю работу нацистских разведок против целого ряда соседних стран, и прежде всего России. Но и не зная этого, оба абверовца отлично понимали, что главные усилия им следует направлять против русских и что от успеха на этом участке зависит их дальнейшая судьба.
Раздался резкий звонок, известивший о прибытии гостя. Штендер заторопился навстречу и почтительно замер у двери, пропуская посла.
— Здравствуйте, Эрих, — кивнул фон Папен, оглядывая вылизанный холл. Штендер вытянулся и щелкнул каблуками, но старик лишь досадливо поморщился. — Бросьте, гауптман, вы не на плацу, — как и его бывший протеже Канарис, фон Папен пренебрежительно относился к воинским условностям.
— Прошу, экселенц, на второй этаж в кабинет, — пригласил Штендер, указывая на лестницу в глубине холла.
Они расположились в креслах. Папен немного помолчал, давая этим понять, что, наконец, переходит к главному, ради чего не поленился сам приехать в Стамбул.
— У нас сейчас две основные задачи: во-первых, добиться, чтобы турки выставили отсюда русских и всерьез пошли на военный союз с нами. Второе — активизировать работу по заброске агентуры к Советам.
